– Вот! – сказал юнга так пылко, словно Отец уверил его в существовании Бертрана Острой Шпаги.
Райсул, задумчиво глядя на остывающие, подернутые золой угли, сказал негромко:
– А вдруг и о нас когда-нибудь сложат сказание? Или даже книгу напишут?
Короткая пауза – и общий смех.
Гоготал боцман, звонко смеялась Мара, хихикал юнга, ухмылялся погонщик. Только Филин серьезно и сосредоточенно вслушивался в знакомые, но по-прежнему непонятные ему звуки, пытаясь разобраться, куда тянутся корни и ветви сложных человеческих отношений.
– А что, – веселилась Мара, – наш капитан тоже спасает красавиц! И они ему дарят драгоценные перстни на память!
Погонщик взял книгу, раскрыл ее и, сделав вид, будто читает, произнес с выражением:
– Путь в Порт-о-Ранго закрыт был приспешниками и клевретами злокозненного эдона Манвела, но неустрашимый капитан дерзновенно воскликнул: «Я проникну в сей опасный град, дабы вернуть долг девятнадцати прекрасным девам. Да хранят меня милость Риэли Насмешницы и мой верный клинок!» И едва над заливом сгустилась мгла…
– Ага! – зловредно-торжествующим голосом перебил его капитан. – Вот ты себя и выдал! Теперь мы знаем, кто сочиняет все эти книги и подписывается Неведомым Странником!
– Ух ты! – восхитился Хаанс. – Отец, ты уж тогда познакомь Мару с Бертраном, а то она совсем ошалела, так в него влюбилась.
С лица пастушки исчезла улыбка, но Мара тут же взяла себя в руки и дала сдачи:
– Ну, если нет настоящих мужиков, так хоть в такого, в бумажного, влюбиться!..
Началась веселая перепалка, но капитан почти не слушал ее. Слова погонщика напомнили о тайном визите в Порт-о-Ранго. Долг он вернул, но важнее была встреча с Кэти. Им пришлось тогда удирать он заметивших Дика людей эдона Манвела. Потом он катал свою умницу на маленьком ялике… ах, какая чудесная была ночь! А наутро Дик покинул город нагло, открыто, на глазах у прислужников своего врага. Он рисковал, зато теперь никто не станет искать его у Кэти, девушка в безопасности…
Бенц отогнал воспоминания и обнаружил, что взгляд его устремлен на железную печурку, на почти потухшие угли.
– Осторожнее с огнем, леташи. Гасите свечу – и спать, кроме вахтенного. Чья вахта?
– Моя, – лениво откликнулся боцман.
Легко нести вахту в зимнем порту. Опасность? Во имя Младших богов, ну, какая опасность грозит судну в гавани городишки Фейхштада? Джермийский городок, закрытый от северных бурь Хэдданскими горами, из года в год предоставляет место в гавани зимующим летучим кораблям. За хорошие деньги предоставляет, между прочим. А потому дорожит Фейхштад своей репутацией, следит за порядком на улицах, надежно охраняет Зимнюю гавань, гордится усердием и неподкупностью стражников. Еще бы им не быть неподкупными! Польстишься на взятку – потеряешь хорошее, хлебное место…
Но все же боцман знает, что вахтенному нельзя хлопать ушами. Эдон Манвел злопамятен, а его люди могли уже узнать, где зимует «Миранда». Конечно, здесь, в Джермии, руки у него коротки, но все же, все же…
– А где Лита? – встревожился капитан. – Темно уже, а она еще не вернулась…
– И не вернется, – успокоила его Мара. – Паучок предупредила: если праздник затянется, она там же и заночует, у лавочницы…
2
Стучат далекие копыта,
Ночные небеса мертвы,
Седого мрамора, сердито
Застыли у подъезда львы.
Луны отвесное сиянье
Играет в окнах тяжело,
И на фронтоне изваянья
Белеют груди, меч, крыло…
(Г. Иванов)
Предлагала ведь Грета заночевать у нее! На темное окно показывала: мол, куда тебе, Лита, идти, ночь на дворе! И надо было остаться. Да только видела Лита, какими взглядами осыпал хозяюшку-именинницу ее сосед, бочар Михель. На гостей косо посматривал: мол, уберетесь наконец? А когда гости разошлись, а Грета принялась уговаривать Литу остаться, – огорчился, сник. Лита поняла, что мешает вдовушке уладить судьбу. Вот уйдет бочар, обидится – ждать потом Грете другого случая. И так за столом посмеивались: мол, Михель вокруг соседкиного дома бродит, а в калитку никак не войдет.
А потому Лита отказалась остаться. И ушла, провожаемая благодарными взглядами Греты и Михеля.
Но сейчас она жалела о своем добром поступке.
Уходила – не боялась. Хоть и пришлось идти через уснувший городок, но велик ли Фейхштад? С улицы на улицу перекликается ночная стража. Чего опасаться припозднившейся девушке?
А вот страшно! Луна завесила зыбкими покрывалами дома, сделала улицы незнакомыми. Окна закрыты ставнями, словно и смотреть на Литу не хотят. Двери заперты до утра. А сердце чувствует недоброе и стучит-стучит-стучит… Девушка не из робких, но сейчас ее охватило ожидание беды.
И Лита не удивилась, когда навстречу ей в поток лунного света шагнули двое мужчин. Один незнакомый, но второй…
Сеорета диль Фьорро всегда и везде узнает волчьи черты Зиберто диль Каракелли!
Молча бросилась девушка в соседний переулок. Она была легкой на ногу, в первые минуты оторвалась от преследователей.
Но где же стража? Не слышны протяжные крики: «Все споко-о-ойно…»
Лита бежит. Тянутся палисадники, заборчики… Но вот дверь, которая выходит прямо на улицу, без всяких цветников за оградой.
Бросилась девушка на крыльцо, забарабанила в дверь:
– Откройте, за мной гонятся! Во имя всех богов, спасите, добрые люди!
Замерла, прислушалась. Мелькнул ли огонь в щелях меж ставнями? Стукнуло ли что-то по ту сторону двери?
Лита догадалась: хозяева не спят, слышат ее мольбы.
И еще поняла: не откроют. Боятся.
А погоня уже тут как тут. Сеор Зиберто ухмыляется во всю волчью пасть. Без слов схватил девушку за руку: попалась, пташка?
Да только Лита уже не была той тихой барышней, что прогуливалась когда-то с сеором Зиберто по саду в Белле-Флори. Не учтивая сеорета – леташ по прозвищу Паучок! И видала драки, и самой приходилось драться. Научили кое-чему побратимы-леташи!
Хоть она и ростом ниже сеора Зиберто, но стоит на крыльце, как раз вровень с врагом. Зашипела дикой кошкой – и ударила ему головой в лицо, в переносицу!
Вскрикнул проклятый Каракелли, выпустил добычу, вскинул руки к залитому кровью лицу. А Лита – прыг с крыльца! Увернулась от рук второго врага – и бежать, подобрав юбку!
Но где же ночная стража?
Знала Лита: не добежит до гавани. Не сможет всю дорогу мчаться так же проворно, как сейчас.
А по обе стороны улицы, как нарочно, протянулись высокие, глухие заборы…
Высокие-то высокие, да прочными не выглядят!
Лита остановилась. Просунула пальцы в щель меж досками, рванула изо всех сил…
Хрустнуло, подалось ветхое дерево.
Лита протиснулась в щель, оставив на обломках оборку юбки.
Беглянка очутилась в саду – запущенном, заросшем, ветви деревьев согнулись под тяжестью снежных шапок. Из сада, как остров из моря, вырастал угол старинного особняка – с колоннами, со статуями у парадного входа.
Ставни были закрыты, дом молчал. И показался он Лите не спящим, а мертвым, нежилым.
Разглядывать особняк было некогда. Лита бросилась к нему сквозь засыпанные снегом кусты – не к парадному крыльцу, а к той стене, что ближе. Девушка не на черный ход надеялась, а на какие-нибудь сарайчики-курятники, где можно спрятаться. (Лита в панике не подумала про след, который она оставляет на снегу.)
Позади Каракелли и его подручный с проклятьями ломали забор.
Заброшенный сад принял, укрыл беглянку и вывел к задней стене дома. Но ни сарайчика, ни другой постройки Лита не увидела.
Позади трещали сучья. А в доме никто не встревожился, не вышли слуги с фонарями, не выглянул сам хозяин – поглядеть, кто разбойничает в его владениях. Глухо, безответно молчал дом… Лита кинулась к двери черного хода, прижалась к ней в отчаянной, нелепой надежде: вдруг темный полушубок не заметят на фоне темной двери?
