Розы поднимутся.
Странно, что уцелели, ведь на зиму их никто не подвязывал, не укутывал тяжелым лапником и ветошью. Наверное, розы очень хотели жить.
— Да.
— У нас принято в склепе…
— В роще, — поправила Ийлэ, присев у куста. Острые иглы его царапнули палец, точно роза, еще дремлющая, но и во сне помнила, что нельзя доверять людям. — В исконном лесу. Лес бы принял. Но до леса далеко… и отец говорил, что это просто обычай, что земля везде голодна.
— А что…
— Ничего. — Ийлэ покачала головой. — Я буду знать, что они здесь… и розы будут. Розы будут в этом году красивыми.
Райдо хотел еще что-то спросить, но не стал. Молчал.
Хорошо. Ийлэ не хотелось сегодня разговаривать.
Яму выкопали глубокую. И на дно положили белую простынь, что было напрочь лишено смысла, поскольку простынь мигом утратила белизну. Сквозь нее проступала вода и темная земля, и все одно подумалось, что так им будет удобней.
Не тела — свертки-коконы.
Снова простыни, кажется те, льняные, купленные незадолго до… мама еще вышивала монограмму… она всегда вышивала монограммы, отмечая что простыни, что скатерти…
— Не плачешь?
— Нет. — Ийлэ оперлась на Райдо.
Маме он бы понравился. Не сразу, конечно, он ведь из них, из псов, но они тоже бывают разными, как и люди.
И альвы, наверное.
Постепенно она бы поняла… приняла… и наверное, даже сказала бы, что Райдо достоин уважения.
— Говорят, от слез становится легче.
— Кто говорит?
— Не знаю.
Ей позволили бросить горсть земли, уже оттаявшей, мокрой и жирной. И вторую… и засыпали могилу быстро, а земля сама норовила зарастить свежую рану. И, когда меж двух розовых кустов поднялся невысокий холм, Ийлэ положила на него руки. Она слышала голос земли.
И сотен трав, которые отозвались на зов ее. И семя молодого ясеня… он вырастет и, пожалуй, будет красив… с глянцевой пурпурной листвой.
Все деревья, в которых есть хоть капля силы, меняют цвет.
Так говорил отец.
Семя развернулось, спеша выпустить полупрозрачные корешки. Пройдет неделя или две, и меж кустов вытянется обманчиво хрупкий росток.
Память.
Отцу бы понравилось. А для мамы — розы… никто и никогда не изменял розы, но осудить Ийлэ за нарушение закона будет некому. В нынешнем мире многое позволено.
— Ийлэ, — легкое прикосновение к плечу заставило очнуться, — ты совсем промокла.
Укор. И понимание. Злость иррациональная. Райдо не виноват, что все так получилось, но больше злиться не на кого. Ийлэ хочет его ударить и бьет, и, наверное, она слишком слаба, чтобы причинить хоть сколь бы то значимый вред. Он только посмеется.
Не смеется. И руку перехватывает, заставляет разжать кулак.
— Совсем промокла. И простынешь. Сидишь тут третий час…
Ложь. Или правда? Сумерки ведь, прозрачные и легкие, многозвездные. Такие обещают скорое тепло. И хорошо, розам понравится.
— Идем, сокровище ты мое горькое. — Райдо заставляет встать, а потом вовсе подхватывает на руки. — Завтра придешь или послезавтра. И мы скамеечку поставим, если хочешь. У нас не принято вот так… есть кладбище, и склеп, и ночь поминальная. Матушка следит, чтобы все было по правилам. А я… я редко туда заглядывал. Деда вот помню немного. А бабушка еще до моего появления на свет умерла. И, наверное, хорошо, что мне не о ком горевать. Спокойней.
Он шел и нес, и, кажется, Ийлэ все-таки плакала. Но это правильно, на похоронах всегда плачут. Она окончательно пришла в себя уже в доме.
— Извини.
Попыталась отстраниться, но Райдо не позволил.
— Сиди уже.
— Я мокрая.
— Мокрая. Ничего. У меня полотенце есть, поделюсь.
— Я…
— Ийлэ, я хочу с тобой поговорить об одном деле…
— О сокровищах?
— Скорее об охотниках за сокровищами. — Райдо усмехнулся, и выражение его лица сделалось… недружелюбным. Пожалуй, таким Ийлэ не хотела бы его видеть. — Пора с этой историей разобраться. Но нужна твоя помощь.
— Какая?
Ей не хотелось помогать и вообще жить, вернуться бы на улицу, пусть и дождь, но Ийлэ не чувствовала холода. Ей было спокойно там, снаружи. Она дарила силу ясеню. И розам. И отдала бы всю, до капли, и, быть может, сама стала бы деревом. Странно, что эта замечательная мысль не сразу пришла ей в голову.
— Серьезная, — ответил Райдо и отпустил все-таки. — Но сначала вытрись и переоденься.
— Я…
— Вытрись, — повторил он с нажимом. — И переоденься. А то вымокла, как не знаю кто…
Вытиралась полотенцем с его запахом и переодевалась в его рубашку, в его же халат, которого хватило бы, чтобы завернуться трижды.
— Вот так лучше. А то чую, появились в твоей голове неправильные мысли.
— Это какие?
— А мне почем знать? Я ж их не читаю, а жаль… или нет? — Он ущипнул себя за ухо и замер, всерьез раздумывая, стоит ли печалиться по этому поводу.
Вот Ийлэ в чужие мысли заглядывать бы не хотела, и без них хватает грязи.
— Сегодня ты останешься на ночь здесь. Броннуин с Нирой побудет.
Ийлэ замерла. Она ведь предполагала, что так и будет.
— Спокойно. Я не… не собираюсь тебя принуждать к чему бы то ни было. Думаю, кто-то из прислуги доносит о том, что творится в доме. И мне нужно, чтобы все считали, будто ты…
— Твоя любовница?
— Моя сиделка. — Райдо налил кружку молока. — Возьми. Кстати, я слышал, что альвы молоко любят. А ты почти не пьешь…
Козье. И свежее, сладкое. От этого молока внутри становится тепло, но теплота обманчива, нельзя ей поддаваться. Она тянет в сон, а Ийлэ не дослушала еще.
Ее не будут принуждать. Хорошо.
Райдо бы не стал лгать, особенно наедине. Ему ведь незачем. Он хозяин.
— Я никому не говорил, насколько легче мне стало после… грозы. — Он снова сел на пол, а кувшин с молоком поставил между скрещенных ног. — И полагаю, ты тоже не особо распространялась… не замечал за тобой склонности к сплетням. — И улыбнулся. — Еще молока?
— А… хлеб есть?
— Есть. И хлеб. И мясо. И сыр есть. Я так и подумал, что ты проголодаешься… это хорошо.
— Что я проголодалась?
— Что ты поняла, что проголодалась. — Райдо встал и вернулся с подносом. — Голод — вещь приземленная, он к телу привязывает… садись.
— На пол?
— Я тебе подушку дам. В Городе есть одно заведение, там шоколад подают. Небольшая такая ресторация в несколько залов. Но один есть, который мне особенно нравится. Там сидеть надобно на полу. Множество подушек… ты даже не сидишь, а полулежишь. И тебе приносят поднос с горячим шоколадом, а к нему — множество крохотных чашечек. Со сливками или цукатами, орехами всякими… печеньем. Красота.
