Потому-то народ и пошел на приступ с легкой душою. Несколько человек живо вскарабкались до середины березы, а выше полез щекастый оборванец с узким и крепким теменем, на котором стриженной морковкой росли короткие, жесткие волосы. Смельчак, перебирая босыми ногами сучья, уже тянулся к нижней закраине пролома, когда отшельник нырнул куда-то во тьму и возвратился с плоским горшком, который, непристойно взвизгнув, опрокинул на стриженную щетиной голову — из горшка хлынуло нечто похожее на темно-коричневое варево, все в сгустках.
— Тьфу, черт! — взревел оборванец, дергаясь и отмахиваясь, как ошпаренный.
Извиваясь, оборванец едва удерживался на прогнувшейся верхушке осадного дерева, благоразумные товарищи его поспешно спрыгнули, освобождая дорогу для падения — и вовремя! Пораженный коричневой жижей до безрассудства, оборванец сорвался вниз, заскользил, грузно ломая ветви, — наземь!
Но не убился, а тотчас вскочил, обдавши смятенный народ вонью, и ринулся к ручью, куда уже бежал, ошпаренный тем же составом, соратник. С разбега прыгнули они в поток, едва достававший до колена, а потом плюхнулись один и другой ничком и завертелись, смывая дерьмо, в мутных всплесках воды.
И верно, столпник, питавшийся, как водится, акридами, накопил у себя немало этого добра. Набравши груду сухих комьев дерьма, он принялся забрасывать ими противника, но не тут-то было! Алчущий святости народ рассвирепел, в ответ полетели камни.
Защищенный божественной благодатью, отшельник и не думал прятаться. Зашибленное плечо перестало повиноваться, он продолжал действовать левой рукой, и тут здоровенный булыжник звезданул святого старца по лбу, положив конец схватке, — звучный стук камня о череп, сдавленный вскрик и несчастный исчез из виду.
Очевидно, «так и сел», потому что растянуться в подлинном смысле слова в том каменном скворечнике не имелось возможности.
Остальное не представляло труда. Осаждающие проникли в пролом, обвязали беспомощного отшельника веревкой и с величайшими предосторожностями спустили его наземь в руки благоговейно принявшей святого толпы.
Бабы заголосили — поистине извлеченный на солнце столпник являл собой зрелище жалостливое и поучительное. Сквозь прорехи рубища проглядывало немытое, в струпьях тело. Величественная лысина, которая казалась еще больше в окружении буйных порослей волос за ушами и бороды, оставалась, пожалуй, единственной частью тела, что не подверглась умалению, не усохла от истощения; голые под длинной рубахой ноги, все в язвах и чирьях, поражали худобой, так что особенно жутко гляделись крупные кости колен и большие ступни.
Пока женщины, охая и причитая, приводили святого в чувство, смачивали ему лоб и обтирали тряпками вонючее тело, мужчины сладили на скорую руку носилки, нечто вроде плетеного помоста на двух длинных жердях. Однако отшельник, с изумлением взиравший на чудовищно склонившихся к нему людей (девять лет он глядел на эту лужайку и на людей с недосягаемой высоты), заупрямился, едва начали его перекладывать на покрытые ветошкой носилки. Почитатели святого со смущением остановились перед необходимостью нового насилия.
— Вот его четки! Четки тут! — с восторгом первооткрывателя завопил на башне тощий мальчишка, забравшийся наверх вместе с прочими любопытными.
Четки возвратили хозяину, и тот, жадно ухвативши дорогой предмет, тотчас забормотал, перебирая крупные бусины слоновой кости. Так его и подняли на носилки с четками в руках, пустынножитель привычно скрестил под себя ноги и больше уже не замечал перемен, восседая на гибко качающихся жердях, которые несли четыре дюжих послушника. Толпа потянулась вслед и все шествие вступило в лес.
Захваченная кипением страстей, Золотинка забыла о бдительности и была за это наказана. Когда она спохватилась, что давно не проверяла за собой слежку и не поглядывала на небо, тотчас обнаружила настырную ворону, которая кружила над башней и возвращалась к лесу для новых вылазок. Трудно было только сказать, что на самом деле занимало ворону: переполох вокруг отшельника или кто-то из действующих лиц? Наряженный деревенским мальчиком пигалик?
Золотинка замешалась в толпу и путалась между мальчишками, пока не вошли в лес, где можно было неприметно отстать.
Слишком смелая и любопытная ворона больше не показывалась. Пропала, насколько можно было это утверждать, полагаясь на слух и зрение в сумятице золотого света и зеленой тени, тихих вздохов и шорохов леса. Несколько раз Золотинка прощупывала окрестности внутренним оком, но не находила уже как будто бы ничего напоминающего о разуме. С пригорка, где открывались всхолмленные леса, пустоши и обширные черные гари, она разглядела на петляющей среди обгорелых пней дороге торжественное шествие с носилками — крошечным божком восседал отшельник. Летала ли над искателями блуждающего дворца ворона, невозможно было за расстоянием разобрать.
Не было, в сущности, ничего удивительного, что в ближайших окрестностях дворца появились пернатые соглядатаи. Так что следовало, наверное, только поблагодарить ворону за своевременное напоминание о бдительности. Это утешительное соображение позволило Золотинке заснуть. Она загадала подняться через час и прикорнула на траве в густой тени елей.
Во второй половине дня, продолжая путь прямо навстречу солнцу, Золотинка разобрала в неясной дали странный излом земли и, остановившись, долго присматривалась из-под ладони.
Все ж таки это была не скала, не случайная прихоть природы, а нечто иное… дворец. На таком расстоянии он мало походил на то блистательное порождение волшебства, о котором толковали в народе. Так… скорее груда развалин. Ни сверкающих шпилей, ни устремленных к небу башен, ни узорчатых, похожих на изделие золотых дел мастера крыш. Да и крыш самих нельзя было разглядеть. Нагромождение угловатых глыб — скорее крепость, чем дворец, нечто тяжеловесное, лишенное обдуманной соразмерности и вызванных потребностью красоты излишеств. Так строит прижимистый, равнодушный к изящному мещанин — да и то по необходимости! Времянки, пристройки, чуланчики, чердачки, которые возникают по мере надобности и возможности, безбожно искажая первоначальный облик и замысел здания.
По правде говоря, уродливое видение в не мерянной еще дали совсем не нравилось Золотинке. Дворец вставал перед ней тревожащей беспокойной загадкой, и сердце билось, как на бегу, хотя Золотинка стояла, придерживаясь вросшего в землю камня, и все глядела из-под руки.
Ни разу не остановившись больше для отдыха, она успела ко дворцу засветло и увидела это зловещее сооружение так близко, что можно было различить переплеты узких редких окон.
