Этого оказалось достаточно. Зимний человек сердито оглянулся на Оливера, но заметил Кицунэ. Ее словно парализовало, как будто сам Джек Фрост заморозил женщину-лисицу на месте. Непохоже было, что она собирается на кого-то напасть, — в позе, скорее, чувствовались настороженность и страх. Глаза расширились, грудь быстро-быстро вздымалась и опускалась.
— Неужели нам придется… — мрачно произнес Оливер.
Она оскалилась. Его голос — или, может быть, сами слова — вывели ее из транса, в котором она пребывала.
— Они рядом, — прошептала Кицунэ, глядя на Фроста. — По крайней мере один, прямо впереди. А может, и двое. Остальные тоже близко. Здесь нет другого пути?
Зимний человек покачал головой — так медленно, что даже сосульки не зазвенели. Из его глаз струился бледно-голубой туман, собираясь маленькими облачками вокруг лица.
— Убежать нельзя. Мы либо погибнем, либо сумеем остаться в живых. И путь наш лежит впереди.
Она печально склонила голову и еще раз глубоко втянула ноздрями ветер, несущий запах их врага. Потом скользнула к Оливеру и коснулась ремня, на котором висело зачехленное ружье:
— Меч в ножнах — не оружие, а украшение.
Оливер снял с плеча ружье и расстегнул чехол. Вытащил ружье, убедился, что оно заряжено. Достал горсть патронов и рассовал по карманам пальто. Потом кивнул Кицунэ, сообщая о своей готовности.
Кицунэ подняла капюшон, скрывая свои нефритовые глаза:
— Будь осторожен.
И, едва отвернувшись, уже изменилась, уменьшилась, упала на четвереньки. Лиса метнулась от дома через узкую, выбитую колесами дорогу к фермам, лежавшим к северу. Фонари на Дороге Перемирия не горели, и все вокруг освещалось лишь булавочными вспышками золота на ночном небе. Издали Кицунэ казалась темной тенью, стелющейся у самой земли. Из своего укрытия Фрост и Оливер смотрели, как Кицунэ юркнула в темноту меж двух коттеджей на той стороне дороги.
Зимний человек повернулся к Оливеру, мрачно кивнул ему. И тогда поднялся ветер. Он завертелся вокруг Фроста, подхватил и понес. На лету его ледяное тело рассыпалось на льдинки и снежинки, и вот уже только метель вихрем закрутилась над головой Оливера и взвилась в небо. Там, в темноте, над крышами домов и коттеджей, зимний человек побушует немного в ночи, а потом спустится, чтобы ждать его по ту сторону дороги.
С самого начала Оливер понимал, что он — обуза для своих спутников, но только теперь осознал, насколько тяжелая. «Их могут убить из-за меня», — подумал он. Оливер помог им обоим спастись, когда они встретили демона вишневого дерева, но теперь-то он знал, что Приграничные не вели бы себя так, не будь его с ними. У Кицунэ были нюх и хитрость, у Фроста — способность растворяться в ночи, сливаясь с ветром. А у Оливера — только ружье, которым он не особенно хорошо владел.
«Так зачем им беспокоиться обо мне?» — подумал он. Фрост уже отдал ему свой долг, что бы сам зимний человек ни думал по этому поводу. Все они являлись беглецами, и это их как-то сроднило. Но без него и тот и другая справились бы гораздо лучше.
Конечно, они соратники. Но были ли они друзьями? Неужели это так просто?
«Хорошо. Мы связаны друг с другом. А значит, я не могу допустить их гибели. Мне нельзя оставаться помехой».
Пока эти мысли сверлили мозг, пальцы инстинктивно перекинули ремень, на котором висело ружье, через голову, чтобы не упало ненароком и все время было наготове. Обеими руками Оливер крепко сжал холодный металл и вышел из укрытия. В спящей деревне царила такая тишина, что звук собственных шагов гулко отдавался у него в ушах. Стараясь не сбиваться с дыхания, он торопливо, но не переходя на бег продвигался вперед, внимательно оглядываясь кругом. К северу стояло еще домов двадцать или тридцать, а потом деревня заканчивалась, только где-то вдалеке мелькали огоньки фермерских домиков.
На юге простиралась Дорога Перемирия и виднелся перекресток — наверняка центр этого селения. На площади располагались конюшня и двухэтажное здание с чем-то вроде супермаркета на первом этаже. Вывеска слегка поскрипывала на ветру. А где-то вдали выводили свою странную, одинокую мелодию колокольчики «музыки ветра».
Деревенская площадь была пуста.
В горле у Оливера пересохло, но он не замечал этого. Облизав губы, он замедлил шаг. Поводя стволом ружья из стороны в сторону, он внимательно оглядывал улицу, ближайшие дома, площадь.
Улица тоже была безлюдна.
Все оставалось неподвижным, кроме качающейся вывески магазина да флюгера на крыше того же здания. Ветер взметнул пыль на дороге, запорошил глаза. Оливер заморгал, стряхивая песок и по-прежнему держа ружье наперевес. Он не понимал, в чем дело. Ведь Кицунэ учуяла их. Кирата действительно были здесь.
И преследовали их.
Он сделал полный разворот, топчась на месте и оглядываясь по сторонам. Воротник пальто терся о небритую щеку. Внезапно в голове всплыло воспоминание, похожее на выцветшие кадры домашней кинохроники: маленький Оливер стоит на крышке унитаза и внимательно наблюдает, как бреется отец, удивляясь и любопытствуя. Когда Оливер был малышом, отец любил его. Подбрасывал, дул на живот, щекотал и крепко обнимал. По выходным, когда папа не брился, отцовская щетина щекотала его. Иногда даже царапала. Но Оливер не обращал на это никакого внимания.
Ночной кошмар вернулся. Мама в салоне и отец за окном — посреди шевелящейся песчаной пустыни. Большая часть сна забылась, но эти детали он помнил. И еще выражение отцовского лица. Страх. Но не за себя.
Оливер знал, что должен вернуться домой. Даже если он сумеет найти себе место в этом мире, он в долгу перед Джулианной, Колетт и даже перед отцом. Он обязан сообщить им, что жив-здоров, и нет повода за него беспокоиться.
Его охватило горькое чувство. Оливер усмехнулся. Разве Макс Баскомб станет беспокоиться? Старик, должно быть, расстроен, наверняка испытывает ярость, глубокое разочарование. Но не беспокойство.
Оливер вытряхнул из головы эти фантомы сознания, посетившие его в самый неподходящий момент. Он посмотрел в темный промежуток между коттеджами, туда, где его, несомненно, ждали Фрост и Кицунэ. Их не было видно. Он сделал несколько шагов вбок, не сводя прицела ружья с деревенской площади. Потом снова двинулся вперед, медленнее и осторожнее, чем раньше. Оливер уже привык к ружью и чувствовал себя спокойнее, сжимая его в руках. Но, будь рядом его товарищи, он бы чувствовал себя намного лучше.
И в тот самый момент, когда он достиг обочины знакомого проселка, дверь в домике слева распахнулась и на пороге появился кирата. Чудовищу пришлось согнуться, чтобы не удариться о притолоку. В свете звезд оранжевые полоски на его шерсти ярко блестели, черные же полосы сливались с темнотой. Эффект получался поразительным — создание казалось воздушным, почти эфемерным.
