Любопытно. В Веенте я такого точно не слышал. Хотя, надо признать, сейчас звучала речь, не лишенная смысла. Если задуматься и припомнить все те разы, что мне приходилось лишать жизни других людей, пусть и заведомых преступников, после содеянного становилось… Не то чтобы дурно или больно, но именно холодно. Словно какой-то сквознячок забирался под одежду, а потом и под кожу, холодя внутренности. Он быстро исчезал, это правда, зато воспоминания уходить не спешили.
– Желания. – Прибоженный сделал скорбную паузу. – Не что иное, как двери, которые мы сами прорубаем навстречу погибели. Они ослабляют нас больше, чем пробоины в доспехах или раны на теле. Объятые желаниями, мы постепенно забываем о людях, окружающих нас, и, когда наконец оглядываемся вокруг, не видя никого, оказываемся целью жестокой охоты… А охотники не дремлют. Они чуют прореху в защите души яснее, чем натасканные на дичь псы. И устремляются туда со всей своей силой, во много крат превышающей человеческую…
Кое-где раздались испуганные вздохи особенно впечатленных верующих. Причем не только женские, как можно было ожидать.
Лус, стоящая рядом со мной, опустила взгляд в пол и быстро зашевелила губами. Танна поднесла сцепленные замком пальцы к лицу, что-то шепнув в них. Только бальга стоял неподвижно и смотрел на прибоженного. Не отрываясь. А тот… Смотрел на него?
– Они приходят, как огонь, но, вместо того чтобы разжечь пламя, пожирают костер души до последнего уголька. А как только свет внутри человека затухает совсем, в его сердце спускается ночь. Время демонов.
Последние слова он произнес тихо-тихо, но голос все равно звенел, и получившийся дребезг очень походил на дрожь стекла в оконной раме, перед тем как оно намерено разбиться.
– Они приходят и уходят и все же никогда не кончаются. Он найдут вас даже за самыми высокими заборами и самыми тяжелыми засовами, какие только можно опустить, запирая дверь. Им нет преград… Кроме одной. Ночь всегда отступает перед светом. Так и демоны отводят свой взгляд, ослепленные светом человеческой души. Храните в себе огонь, зажженный божьим Промыслом. Питайте его послушанием и смирением. Помните: тот, кто наносит удар, сам становится беззащитен, пусть и не перед вашим судом. Но суд свершится и будет беспощаден к ослушникам, растратившим свой огонь на пропитание демонов!
По залу прошел шепоток. Это зашевелились губы молящихся, склонивших голову над собственными сцепленными пальцами. Только бальга стоял прямо, и во взгляде прибоженного, по-прежнему обращенном на блондина, явственно читалось сожаление. Почти жалость. Неужели знает о маленькой тайне местного владыки? Похоже на то. И как же Иакин Кавалено рискнул раскрыть сердце перед служителем веры?
Тем временем молитва стихла, и верующие начали один за другим медленно подходить к алтарю. Каждого из них прибоженный встречал улыбкой и накрывал своими ладонями замки пальцев, протянутые к нему. Накрывал, чуть сжимал, словно благословляя, и кивал, приглашая следующего. Своей очереди дождался и бальга. Впрочем, он задержался у алтаря не дольше, чем все предыдущие молельщики, и это явно не добавило радости взгляду прибоженного. А губы того продолжили улыбаться, приглашая подойти… меня?
Я невольно огляделся по сторонам, но зал уже почти опустел, у дверей оставались только Лус и Танна: первая явно не собиралась двигаться без очередного приказа, вторая ждала возвращения хозяина. Бальга же, заметив мое промедление, вопросительно приподнял бровь. Пускаться в объяснения было поздно, да и неуместно, поэтому я сделал то, что от меня ожидалось: подошел к алтарю.
Вблизи прибоженный показался мне еще моложе, чем издали, а может, таковым его сделало совершенно детское удивление при виде моих рук, спокойно опущенных по бокам. Чувствовалось, что он растерялся, не зная, как поступить с человеком, который в благословении вроде бы и не нуждается.
– Вы не молились вместе со всеми, – наконец пролепетал он, глядя на меня во все глаза.
– Не молился.
– Почему?
Да, совсем еще ребенок. Интересно, сколько лет ему было при посвящении?
– Я приехал сюда из других краев.
В обращенном на меня взгляде читалось, что если хранитель кумирни и знает о существовании мира вне Катралы, то не допускает, что там, за кромкой степей, жизнь идет другим чередом.
– Там небу не возносят молитвы?
– Там больше полагаются на самих себя. Но огонь сердца берегут так же, как и здесь, – добавил я, опасаясь, что все расширяющиеся глаза прибоженного могут лопнуть.
– И никто никогда не ходит в кумирни? – спросил он-она, понижая голос на каждом слове.
– Почему же, ходят люди. По праздникам. Или если в этом есть нужда. Но не каждый день, конечно.
– Не каждый день… – Прибоженный повернулся к бальге. – Не каждый день?
Голос звучал потрясенно. И испуганно. Как будто он-она услышал от меня нечто ужасное, наносящее удар в самое сердце. И блондин тоже это почувствовал, потому что посмотрел на меня с чем-то вроде осуждения. А потом перевел взгляд на прибоженного и ответил, как мне показалось, почти ласково:
– К тебе будут приходить. Всегда. Обещаю.
Он-она кивнул, правда, больше послушно, чем успокоенно, подобрал полы мантии и медленно отправился обратно, вверх по лестнице, переставляя ноги с таким заметным трудом, как будто шел на плаху.
* * *
– Наверное, я зря привел вас сюда, – сказал бальга, когда мы снова ступили на площадь, под лучи жаркого солнца.
– Почему зря?
– Вам не нужно было… сосредоточение.
Это верно подмечено. Я сосредоточен сейчас, как никогда за последние дни. К тому же публичные молитвы меня не привлекают. Скучновато и запутанно. Хотя…
Был миг, когда я поймал себя на мысли, что еще немного, и проникнусь песнью, звучащей с алтаря. Наверное, потому, что после ослепляющего белого света попал под золотой. А высокий двуглавый купол кумирни, который вроде должен был возносить сознание к небу, казалось, сдавливал виски, заставляя кровь биться в такт словам прибоженного.
Да, так и есть. Отец когда-то рассказывал о подобных ухищрениях зодчих. И о том, что Цепью градоустроения не поощряется насильственное воздействие на головы и умы – на него нужно получать высочайшее дозволение. Только сомневаюсь, что здесь кто-то задумывался о разрешении. Просто взяли и построили, чтобы…
– Вы правы. Не нужно. Но проповедь стоила того, чтобы ее слушать.
Бальга согласно кивнул:
– Эти слова… Они прекрасны. Но они только лишь предупреждают.
– А должны были бы приказывать?
В этом месте беседы, где любой другой человек вздрогнул бы, блондин, наоборот, замер, даже остановился. И это меня не слишком порадовало, потому что после кумирни, чьи стены дарили какую-никакую прохладу, солнце, казалось, обжигало сильнее, чем прежде.
