Ее огорчение казалось таким настоящим, что я остановился. Она подошла ближе и взяла меня за руки. Меня бросило в жар от желания прижать ее к себе; я еле сдерживался, чтобы не наделать непоправимых глупостей.
– Дэни, – шепнула она страстно, – возьми меня в Пущу? Пожалуйста. Я знаю – кто перешел через кровавый ручей, тот становится не от мира сего, может – эльфийской девой… Я бы служила королеве Маб, как и ты – и мы бы тысячу лет веселились…
Ее слова меня отрезвили. Я не мог спать с королевой Маб. Мрамор напрасно притворялся живым, лед – горячим. Я понял, о чем говорил гном; в самых грубых словах – меня поимели. Если бы не прошлое, если бы не Кэтрин, если бы не Безумная Эльза, если бы не мои орки – возможно, я взял бы это тело и уже никогда никуда не делся бы из этого дома, из этого города и из этой плоскости бытия. Если бы не прошлое – возможно, я вернулся бы в Пущу вместе с девушкой-полуэльфом, правильно счастливый. Возможно… но я провел зиму в честных горах и был настроен остаться честным перед собой, хотя бы относительно.
Я выпустил ее повлажневшие пальцы.
– Все-таки, ты – как все эльфы, – сказала Эльза печально. – Ты такой же высокомерный. Знаешь, все могло бы быть очень хорошо.
– Нет, – сказал я через силу. – Прости. Я сделаю все, что смогу – но не так.
Отвернувшись и сделав поспешный шаг назад, я почти столкнулся с Элиасом. Он остановил меня, упершись ладонями в мои плечи, и внимательно всмотрелся в мое лицо, будто хотел прочитать там следы грязных мыслей – но, очевидно, другое было на мне написано.
– Ты чего, плакал, что ли? – спросил Элиас озадаченно.
– Представляешь, он уже хочет уйти, – сказала Эльза. Ее печаль разрывала мне сердце, мне ужасно хотелось остаться, несмотря ни на что – но это было бы уже третьим предательством в моей жалкой жизни.
– Вы чего, успели тут поцапаться уже, что ли? – спросил Элиас.
– Мне надо… бежать, – сказал я. – Иначе – конец всему.
– Останься, пожалуйста, – сказала Эльза. – Или возьми меня с собой.
– Погоди, – Элиас так и не выпускал меня, держал, и руки у него вполне подходили юному кузнецу. – А я-то как же? Ты не договорил – чего мне делать-то?
– Не знаю, – сказал я. Слова сдвигались, как гранитные валуны – всем усилием воли. – У меня нет времени ничего объяснять. Если задержусь – я пропал. Ты сильнее меня, Элиас. Помни о своем брате, это тебя поддержит. Не пытайся стать убийцей – это не твое. Если сможешь – беги отсюда.
– Куда, блин?! – Элиас тряхнул меня за плечи. – Что за хрень, блин?!
Кажется, я в ответ вцепился пальцами в рубаху у него на груди, притянул к себе:
– Никому, никому не верь, Элиас! Эльфам, отцу, королю, соседям – никому! Глазам не верь! Я сейчас видел и слышал королеву Маб, понимаешь? Я пропал, если останусь. Прости меня.
Элиас отшатнулся, разжал руки, и я вошел в дом. Я пробежал через темноту, пахнущую едой, травником и горючкой – брат и сестра проводили меня, молча. Уже открывая дверь на улицу, Элиас спросил:
– Ты еще придешь?
– Если останусь жив, – сказал я. – Если смогу решиться еще раз увидеть твою сестричку. Если смогу хоть что-нибудь изменить.
Он захлопнул дверь у меня за спиной.
Я спал на сене, у коновязи – не на постоялом дворе, а около постоялого двора – и снова меня разбудил утренний заморозок. И рядом не было никого из моих друзей, чтобы затеять возню и согреться. Вероятно, разумнее было бы снять комнату, спать на постели, наконец – впервые за триста лет – на человеческой постели… но не захотелось. Я сам не мог понять, почему бы: то ли по-эльфийски побрезговал копотью, затхлыми простынями, клопами, то ли – по-орочьи воспринял запертую комнату на чужой территории, как потенциальную ловушку. Или – и то, и другое разом.
А человеческое не поманило, совсем не поманило. Мне снилась королева Маб, прекрасная до тоски, с доброй грустной улыбкой; кажется, она звала меня, готовая принять, простить, радостно встретить заблудшую тварь, презренного дезертира – оправдать, понять, что меня вела Тьма, грязная магия, никак не моя собственная душа чистейшая – и я проснулся в ярости и слезах. В городе мне не было никакой защиты; я снова подумал, что хочу домой, а под домом подразумевал Теплые Камни.
Я разбудил трактирщика и купил у него копченый окорок и буханку крестьянского хлеба, поразив его масштабом покупок, абсолютно не соответствующим человеческим представлениям об эльфийских пищевых потребностях. Вероятно, он счел мой визит продолжением путанного сна, потому что запросил золотой, а получив – долго и скептически его рассматривал. Я позабавился, глядя на помятую физиономию с ошалевшими спросонок глазами – и велел за те же деньги добавить к припасам корзинку яиц. Мои друзья очень любили яйца, считая их редким лакомством. Хотелось их порадовать, я соскучился.
Из города ушел на рассвете, когда по улицам ползет белый холодный туман, и изморось на стеклах, и небо еще едва розовеет. Стражники у городских ворот, мрачные и суровые от недосыпа и утренней неуютности, минут пять препирались со мной по поводу необходимости отпереть ворота. Если бы не моя эльфийская способность приказывать тоном, не терпящим возражений – дискуссия продлилась бы четверть часа.
Как только ворота захлопнулись за моей спиной, сразу стало легче дышать.
Я прошел по большой дороге до первой тропы, сворачивающей в перелесок. Солнце медленно поднималось над горами; первые утренние птахи пробовали голоса, милый живой мир просыпался вокруг меня, свободный, веселый, прекрасный, благоухая утренней свежестью, юностью, весенней ранью…
Накатила неожиданная радость дарованной свободы, животная; я был счастлив, как щенок, сорвавшийся с привязи – забытое чувство, неэльфийское чувство. Наслаждаться им всецело мешал только подспудный страх перед тем, как быстро и жестоко все может окончиться.
Я искал аршей, они искали меня. Утонченное чутье сообщило им обо мне задолго до того, как я приблизился на расстояние взгляда – мне никогда не удавалось застать свою команду врасплох. Ребята возникли из кустов внезапно и бесшумно; я вздрогнул от неожиданности, это очень их развеселило.
– Эльф! – радостно взвизгнула Шпилька. – От тебя за милю лошадью несет!
– Сонной, – уточнил Задира. – Сонной лошадью.
Паук, не спеша, намотал свою веревочку на запястье, ухмыльнулся и толкнул меня плечом. Трудно описать, как счастлив я был снова его увидеть! От восторга и любви мне хотелось тормошить его, как пса, или обнять, как старого товарища. Паука, вероятно, позабавила эта суета вокруг его особы: он с непроницаемой миной сгреб меня в охапку, пародируя человеческие объятия, чуть не переломал мои ребра – и спросил, не дав отдышаться:
