Денис заработал руками вдвое быстрее, карандашный грифель скрипел, как бывает, когда пытаешься рисовать по стеклу. Вот и вторая фигура готова: она получилась угловатой, с плечами, похожими на капот старой папиной «четвёрки».
И снова промахнулся.
Не впасть в отчаяние Денису помог, как ни странно, один пугающий факт: он начал видеть лица приведений. Горбатые носы на перевёрнутых лицах, торчащие из ушей волосы, тонкие губы… Вот знакомое лицо, похожее на хитрое произведение искусства из обыкновенной салфетки; им-то Денис и занялся, чуть не роняя из рук свой инструмент.
— Кажется, тебе пора зарыться в ил, — подсказал Доминико, когда рисунок был почти готов. Чтобы сэкономить время, Денис нарисовал его в виде кота: конечно, он получился далеко не таким изящным, как у Максима (откровенно говоря, это существо больше походило формой на распухшую от дождя тучку, чем на животное), зато рисовался в одно движение.
Денис оглянулся и ойкнул: округлый, первый нарисованный им призрак, тянул свои пальцы-сосиски к мальчику. Движения его были медлительны, как под водой. Денис увернулся и чудом не попал в объятья к угловатому. Голова его болталась на плечах как коробка с заводной игрушкой, а руки тянулись прямо к горлу: двойного толкования быть не может, вряд ли они хотели заключить в объятья своего освободителя.
Доминико-кот вспрыгнул ему на плечи и зашипел:
— Бежим отсюда, малыш, бежим со всех ног!
Если бы у него были усы, они бы сейчас щекотали Денису ухо, но усов он не нарисовал. Мальчик побежал. Нарисованные им существа быстро осваивались с телами. У угловатого ноги получились преступно коротки, но он перебирал ими на удивление проворно, округлый же шагал с грациозной неспешностью человека на ходулях; и оба они хотели заполучить себе маленького художника. Должно быть, чтобы заставить нарисовать всех-всех-всех своих братьев. Ещё бы — они-то знают, что это за мука, находиться на одном месте, и не деревом находиться (оно хоть может махать ветвями и создавать ветер, может заниматься увлекательным подсчётом своих листьев и в предвкушении накачивать соком почки), а натурально быть клочком воздуха.
Денис с ужасом понял, что не помнит, где дверь, но Доминико, прижавшись к шее мальчика, подсказал в какой стороне её искать.
Всё вокруг окончательно померкло, как перед грозой, грохотала в венах кровь. Денис старался держать руки сложенными на животе, боясь изрезать их о проступающие в темноте острые формы, и в любой момент ожидал вспышки боли в ступнях. Трава выросла, незаметно поглотив и мальчика и его преследователей, хрустальные её кинжалы тихо звенели, касаясь друг друга.
Округлый и угловатый нагоняли. Шаги их были абсолютно бесшумны. Почти плача, Денис обернулся, сжимая в руке карандаш, словно кинжал. Не может быть, чтобы истории о Фродо, о Питере Пэвэнси и Геде из «Волшебника Земноморья» были просто выдумкой. Не может быть, чтобы случайность, в последний момент вытаскивающая их из беды, не пришла и ему, Денису, на помощь!
И вдруг его захлестнуло сильнейшее чувство дежавю. Денис уже был в похожей ситуации несколько лет назад: тогда, как сейчас, с листа бумаги на него шагало собственноручно нарисованное чудовище, и не было рядом мамы, чтобы остановить его продвижение. Врывающийся в форточку ветерок шевелил краешки листа, и казалось, чудовище увеличивается в размерах, ещё мгновение, и ему станет тесно в рамках листа. Скрип карусели за окном казался потусторонним звуком, предвещающим огромную беду. Денис сидел как кролик, забравшись с ногами на стул, а потом вдруг, неожиданно для себя, взял в кулак карандаш и заштриховал рисунок. И всё пропало. Карусель стала снова каруселью. А солнечные зайчики на полу и стенах перестали казаться алчущими крови зрачками.
Денис воспрял духом. Раз он сумел выкарабкаться тогда, будучи сопливым малышом, росточком, может, даже пониже Макса, значит, сумеет и сейчас! Тем более что сделать нужно абсолютно то же самое.
Волшебный карандаш сработал как нужно. Продвижение округлого приостановилось. Он почти полностью скрылся за клубком беспорядочной вязи, напоминающей узоры какой-то чокнутой пропавшей цивилизации, которая даже пирамиды свои строила кверху ногами и на дне океана. Угловатый зацепился за неё своими углами и неуклюже рухнул на землю.
— Давай, глупый карась, быстрее работай своими плавниками! — вопил над ухом Доминико. Кажется, он бесновался больше из-за того, что Денис не нарисовал ему когтей, которые можно было бы втыкать в спину.
Словно кипятком ошпаренный, Денис вывалился в арку. Следом попытался протиснуться округлый (он напоминал ходячий улей, распухший от пчёл), но нынешняя комплекция ему это не позволила. Провисев ещё несколько секунд, дверной проём исчез.
Мальчик сидел на земле, среди нехитрой деревянной утвари, принадлежащей прежде сиу, и тяжело дышал. Тяжести на плечах больше не было. Избавившись от кошачьего обличия, Доминико снова обрёл печальную стать шедевра оригами, настолько искусно изготовленного, что поражённые боги наделили его собственной душой и самостоятельной жизнью (несмотря на то, что сам Доминико жизнью это не считал).
— Так-так, — сказал призрак, глядя в сторону. — Стоило мне ненадолго исчезнуть, как наше маленькое паломничество превращается в натуральный балаган.
Только теперь мальчик понял, что звуки борьбы отнюдь не звучат в его возбуждённой голове, а раздаются на самом деле. Варра, схватив за волосы Максима, таскала его вокруг одного из шатров, который хлопал пологом, придавая нехитрое музыкальное сопровождение этому дикому танцу.
Он бросился на помощь брату. Выхватил его из рук девочки: та превратилась в натуральную фурию. Вместо того чтобы отстать от Максима, она зачем-то попыталась стянуть с него обувь. В случае с левым ботинком ей это удалось.
— Успокойся, — сказал Денис, с ужасом созерцая глубокую царапину на щеке брата, прямо под левым глазом, и одновременно пытаясь отпихнуть коленом Варру. Объясни, что случилось!
— Он хотел уйти без вас, — она ткнула пальцем туда, где, казалось, совсем рядом сверкал, словно крупный изумруд в лучах солнечного света, маяк. — Один! Бросить всё и уйти. Это же предательство!
Денис смотрел на Варру с изумлением и нарастающим страхом. Просто невозможно представить, что эта чуткая девочка, готовая увидеть среди мелочей шёпот о чём-то великом и глядящая на прошлое так, будто это блеклая чёрно-белая фотография, готова была выдрать из макушки Максима все волосы.
Он вдруг вспомнил начало их совместного путешествия (казалось, будто прошла не пара дней, а целая вечность), когда Максим умер у него на руках, и как он потом говорил: «Не знаю, что такое Мариинская впадина, да и не хочу знать. То место, куда я падал, ещё глубже». И лицо у него в тот момент было такое, будто в этой пропасти он, как в детской поликлинике на уколах, частый гость, и никуда от неё не деться.
