Она умела обращаться с солдатами, и повинуясь ее громогласным указаниям, как повинуются лишь сержантам и женам с дурным нравом, они оставляли на входе оружие, все эти пики, алебарды, протазаны, секиры, моргенштерны, арбалеты и даже луки и стрелы, и теснились на скамьях, и скоро уже не видели лиц друг друга и почти не могли разобрать голосов, даже если сидели напротив. В чаду, как быстрые рыбки в мутной воде, сновали две молоденькие служаночки, явно приглашенные с соседней фермы, молоденькие, смазливые, востроглазые и увертливые от ухватистых йоменских ладоней.
Бык надо было взять любой ценой. Надвигалась зима, и если бы город устоял, войско осталось бы зимовать в чистом поле. Может, где-нибудь в Камбри эта перспектива и не выглядела столь пугающе, но перед Рэндаллом Баккара уже лежала метрополия с ее лютыми морозами, убивающими птицу на лету, с многомильными пустынными просторами направо и налево. Случись так, и к весне Самозванец наверняка остался бы без армии. Зимой боевые действия приостанавливались, и это была одна из причин, почему войны в этих краях бывали столь продолжительны. Если бы Бык, перекрывавший реку и запиравший в этом месте выход в северную часть государства, остался неприступным, человеку, называвшему себя Рэндаллом Баккара, волей-неволей пришлось бы либо признать себя побежденным, либо откатиться далеко назад. К уже взятым под свою руку городам и селам… к слову сказать, уже практически начисто опустошенным его интендантами. Те, кто воевал под его знаменами уже три года, знали некоторые особенности его нрава. Знали они, стало быть, и то, что Бык будет взят любой ценой. Знали они и то, кто именно своей кровью заплатит эту цену. Если бы они взяли Бык, то встали бы в нем на зиму и по весне им не пришлось бы снова тратить немереные силы на его гладкие зубчатые стены и неприступные башни — Быком он звался недаром и недаром заложен был в таком стратегически выгодном месте. Расправившись с хлебом и мясом, уютно улегшимися в ослабленном желудке, Ара взяла со стола длинный нож и присоединилась к двум кухонным девушкам вдовы Викомб что-то непрестанно резавшим, чистившим, разливавшим. Попробовав так и этак, она приноровилась встать, чтобы в открытую дверь видеть большую часть зала. Тем, другим, это видимо, было уже неинтересно. Девушек было две. Одна высокая, желтоволосая, Инга, бледная до голубизны, медлительная и сонная, явно не отсюда, явно родившаяся еще дальше к северу, может, даже в родовой Марке Хендрикье, она совершенно очевидно была беременна. Однако обладала, видимо настолько тяжеловесным и неповоротливым флегматическим нравом, что даже ее состояние не препятствовало ей невозмутимо пластать ножом сырое красно-синее мясо и отделять его от костей и жил — ибо «Приют лучника» славился кухней и вдова Викомб нипочем не потерпела бы у себя недобросовестную кухарку, даже если терпимость ее распространялась на прижитых на службе младенцев. Как умная и совестливая баба, она считала, видимо, что есть в этих двух вещах разница: или ты жертва силы, или обмана, или любви, покинутой, а потому безнадежной, или же ты попросту ленива, бестолкова и нечистоплотна. Будь Инга второго сорта, она навряд ли задержалась бы здесь.
Вторая, чернявая и жилистая, орудовавшая ножом с энергией и скоростью, выдававшими определенные привычки — хотя, как показалось Аре, ей более пристало применять нож в местах более безлюдных и по другому назначению, а вовсе не овощи шинковать, — имела, судя по взглядам, которые она бросала через распахнутую дверь, все шансы вскорости присоединиться к Инге в ее благословенном состоянии. Ибо, судя по прическам, ни одна из них замужем не была.
Ан нет, выходит, кое в чем Ара ошиблась. Солдаты, входившие в двери и оставлявшие на пороге смертоубийство, привлечены были сюда отнюдь не выпивкой накануне битвы. То есть оно, конечно, одно другому не мешало, но судя по тому, что вдова Викомб встречала своих гостей на пороге и каждого называла по имени, всех их оповестили заранее. А ежели кто затесался случайно и порывался, войдя, шугнуть, требуя к себе хозяйку, жратвы и пива, его быстро и тихомолком брали под локотки, засовывали в уголок, что-то там коротко объясняли, и ежели буян оказывался доступен доводам — оставляли в покое, а иначе — без экивоков выставляли под-дождь. Дескать, не мешай добрым людям семейное дело праздновать. Выходит, этим вечером собирала вдова только знакомцев, а общим числом их вышло столько, что у вдовы была нешуточная возможность набрать при своем подворье собственную армию. А судя по тому, какие объемы пищи они тут поглощали, она вполне могла бы и содержать ее. Вообще, было бы интересно узнать, как ей удалось уберечь свои запасы от интендантов двух воюющих сторон, всю прочую округу зачистивших практически наголо. А может, она как раз и собиралась торжественно все спустить и вступить в конфликт пустой, а потому ни для кого не представляющей интереса.
Хаф вывинтился из толпы, дожевывая на ходу краюху — видать, и в самом деле где-то стянул, и нырнул в кухонные двери. Никто другой из гостей сюда не входил. Видимо, это было не принято. Ничтоже сумняшеся он полной горстью зачерпнул только что нарезанное Арой и, не глядя, отправил в рот. Не пропадет, отстраненно подумала она.
— В Бык не пойдем, — деловито сообщил он ей, гоняя во рту слипшийся в ком хлебный мякиш, — они вот-вот вовсе запрут ворота, когда Самозванец возьмет их в осаду. Долго он их держать, конечно, не станет — его зима поджимает. Ему нельзя ждать, покуда они там все перемрут с голоду. Его армия первая разбежится, как только у нее пятки примерзнут. Лучше быть не внутри мышеловки, а снаружи. Внутри, во-первых, народ будет весьма подозрительный. Если нас только всего лишь сочтут шпионами, то повесят просто на всякий случай. Во-вторых, по той же самой причине там толком ничего не украдешь. Глядеть будут в оба. Как же, осадное положение! Лучше всего подождать, чем у них там кончится дело. А чем бы ни кончилось, нам все на руку. Отобьется Бык тогда там такое ликование начнется, такая грандиозная пьянка, что мы с тобою под шумок найдем себе теплый уголок. Никто и не спохватится. Когда люди счастливые, они добрые. Куда-нибудь да приткнемся. Если же город сдадут, то там встанет армия Самозванца. Будет бестолковщина и сутолока и куча людей, которые друг дружку не знают. Мы могли бы к армии присоединиться…
— Ты ж вроде ее пуще чумы боялся, — буркнула Ара, убедившись, что никто не услышит, как «немая» разговаривает.
— Не солдатом, дуреха.
Он стал позволять себе больше с тех пор, как они покинули Дагворт. Раньше и речи не могло быть, чтобы он отозвался о ней пренебрежительно. Ара это отметила. Как и то, что большинство достоинств оказались у Хафа на языке. Да, до сих пор она с ним не пропала… но и только! Остаться одной-одинешеньке посреди войны, перед лицом надвигающейся зимы, когда и в лесу не выживешь, казалось ей страшнее любого существующего в мире ужаса. Сама она не могла о себе позаботиться. То, что Ува рассказала ей относительно обстоятельств ее рождения и связанных с ним тайн и условий, повергло ее в недоумение и скорее мешало, чем помогало. Она ощущала себя несущей некий груз, тяжесть, гнущую ее к земле, и в то же время — неспособной им распорядиться. В то время как вещь, без сомнения, была нужной. И Хафу о ней знать не следовало. Потому в его глазах она была «дуреха». И это ее уязвляло, причем болезненнее, чем следовало бы.
