И смерть все еще была здесь, вместе с ней, на этом корабле. Ей все еще снились те сны, но теперь сказочная Кьяра приближалась под ясным небом, и вместе с ними появилось нечто другое: она почти не могла поверить в то, как повернулась линия ее жизни. Как выпали карты, совершенно неправильно, и все же точно так, как она задумала с самого начала.
Она попыталась увидеть в этом предзнаменование и, входя в этот новый мир, три раза сжала большой палец в кулаке, чтобы ее желание сбылось.
Странно, размышляла Дианора, продолжая перемещаться среди толпы в Зале аудиенций, в лучах весеннего солнца, льющегося сквозь витражи над головой, как такие ясные знамения юности переплавляются временем в многослойную неопределенность взрослой жизни.
Сделав глоток из своей украшенной драгоценными камнями чашки, она взглянула на ситуацию с другой стороны. Что она просто позволила возникнуть трудностям и нюансам. Что истина осталась точно такой же, как в день ее прибытия. Что она ничего не делает, только прячется: от того, кем она стала и чего еще не сделала.
Это был главный вопрос ее жизни, и снова она отталкивала его прочь, к границам сознания. Не сегодня. Не днем. Эти мысли принадлежали только ночам в сейшане, когда один лишь Шелто у двери мог знать о ее бессоннице или заметить следы слез на щеках, когда приходил будить ее по утрам.
Ночные мысли, а сейчас ясный день, и вокруг очень много людей.
Поэтому она направилась к человеку, которого узнала, и улыбка коснулась ее глаз. Грациозно балансируя своей чашкой, она по-игратянски, тройным реверансом, приветствовала тучного, одетого в темное мужчину с тремя массивными золотыми цепями на шее.
— Приветствую, — пробормотала она, выпрямляясь и придвигаясь ближе. — Вот так сюрприз. Как редко столь занятой смотритель Трех Гаваней благоволит оторваться от своих срочных дел и уделить минуту старому другу.
К сожалению, Рамануса было трудно смутить или обескуражить, как всегда. Дианора пыталась заставить его выйти из себя еще с тех пор, как ее ночью скрутили, словно телку, на улице перед «Королевой» и утащили на корабль.
Сейчас он просто ухмыльнулся. С годами Раманус отяжелел, а в последнее время еще больше из-за того, что выполнял свои обязанности исключительно на суше, но все равно он оставался все тем же человеком, который привез ее сюда.
Одним из немногих игратян, которые вызывали в ней искреннюю симпатию.
— Придержи свой острый язычок, девочка, — шутливо прорычал он. — Не вам, праздным женщинам, которые целый день только и делают, что зачесывают волосы наверх и вниз, а потом снова наверх для поддержания формы, критиковать нас, тех, кто ревностно выполняет свои тяжелые обязанности, недосыпает и седеет раньше срока.
Дианора рассмеялась. В густых черных кудрях Рамануса — предмете зависти для половины сейшана — не прослеживалось ни единого седого волоска. Она выразительно посмотрела на его черные локоны.
— Я лжец, — невозмутимо согласился Раманус, наклоняясь вперед, чтобы никто не мог подслушать. — Зима выдалась абсолютно спокойная. Совершенно нечего делать. Я мог бы нанести визит, но ты же знаешь, как я ненавижу эти хождения ко двору. У меня пуговицы отлетают во время поклонов.
Дианора снова рассмеялась и быстро сжала его руку. На корабле Раманус был к ней добр, а потом неизменно почтителен и дружелюбен, даже когда она была просто еще одним новым телом в сейшане короля, пусть даже довольно известным. Она знала, что нравится ему, и еще знала, от самого д'Эймона, что бывший капитан Корабля дани оказался способным и дельным администратором.
Именно Дианора помогла ему занять эту должность четыре года назад. Для моряка большая честь получить место смотрителя, который следит за порядком в гаванях всех трех главных портов Кьяры. Судя по несколько поношенной одежде Рамануса, оно было слишком близко к трону и не приносило большой прибыли.
Размышляя, она цокала языком по верхним зубам, и Брандин подшучивал над этой ее привычкой. Он утверждал, что такое цоканье всегда предваряло просьбу или предложение. Он очень хорошо ее знал, и это пугало Дианору не меньше всего остального.
— Это всего лишь случайная идея, — тихо сказала она Раманусу, — но тебе бы не хотелось пожить несколько лет на севере Азоли? Я вовсе не хочу от тебя избавиться. Это скучное место, как всем известно, но у него есть свои возможности, и мне бы хотелось, чтобы ими воспользовался порядочный человек, а не какой-нибудь жадный кровопийца, из тех, что так и вьются здесь.
— Место сборщика налогов? — очень тихо спросил он.
Дианора кивнула. Его глаза слегка расширились, но с выработанной годами сдержанностью он больше никак не проявил интереса или удивления.
Мгновение спустя Раманус бросил быстрый взгляд через ее плечо в сторону трона. Дианора уже поворачивалась туда же, предупрежденная необъяснимым предчувствием.
Поэтому она стояла лицом к Островному Трону и к двери за ним к тому моменту, когда жезл герольда дважды негромко стукнул о пол и в зал вошел Брандин. За ним шли двое жрецов и жрица Адаона. Рун быстро заковылял вперед и встал рядом, одетый точно так же, как король, если не считать шапки.
Брандин однажды сказал ей, что даже если бы двадцать герольдов оглушительно провозгласили его появление, не удалось бы добиться большей демонстрации власти. Любой дурак со средствами мог привлечь к себе внимание подобным образом. Но лучше всего проверить степень своей власти, ее истинную меру, если войти незаметно и посмотреть, что случится.
Случилось то, что случалось всегда. Все находящиеся в Зале аудиенций в последние десять минут пребывали в состоянии ожидания, словно застыли на краю утеса. Теперь, так же единодушно, двор ринулся выражать свое почтение. В переполненной комнате уже прекратились все разговоры к тому моменту, когда тихие удары церемониального жезла герольда объявили о приходе короля. В этой тишине два скромных удара о мраморный пол прозвучали, словно раскаты грома.
Брандин был в прекрасном настроении. Дианора определила это с противоположного конца зала, еще даже не получив намека от Руна. Сердце ее ускоренно забилось. Оно всегда билось так, когда Брандин входил в ту комнату, где она находилась. Даже через двенадцать лет. Даже сейчас, несмотря ни на что. Так много линий ее жизни вело к этому человеку и уводило от него или сходилось, безнадежно переплетаясь, в нем.
Сначала он посмотрел на д'Эймона, как всегда, и тот с непроницаемым лицом низко поклонился ему на игратянский манер. Потом, как обычно, повернулся к Солорес и улыбнулся ей.
