Тогда она решительно выбралась из сендера и отошла от него на несколько шагов. Пустыня оставалась безмолвной. Йоля направилась к бархану, за которым скрылся Мажуга, достигла подножия, стала взбираться по рыхлому склоны, песок под ногами осыпался струями, и это было единственным движением, а шорох песчинок — единственным звуком. Она достигла гребня и посмотрела вниз, потом взгляд скользнул дальше — тот же песок, который сравнял и выгладил ветер. Потом она разглядела очертания неподвижного тела, почти полностью занесенного песком. Ей показалось, что это Игнаш, и Йоля, позабыв об осторожности, со всех ног помчалась к лежащему. Подбежала, присела в песок, протянула руку… Под пальцами было холодное и гладкое. Вглядевшись, она сообразила: у мертвеца нет головы!
Йоля взвизгнула и резко вскочила, попятилась от трупа и вдруг наткнулась спиной на что-то широкое, жесткое и живое. Под ногами песок зашевелился и стал стекать куда-то вниз, ноги поползли в открывающуюся пустоту… Йоля подавилась собственным криком, песок из-под ступней убегал все стремительней — считанные мгновения, и она повисла над пустотой, ее держали сильные руки, поднимали и оттаскивали от разверзающейся ямы, а там, внизу, что-то чавкало, клацало и шевелилось. Йоля пищала, хотелось кричать от страха, но горло перехватило, она издавала негромкие звуки и боялась обернуться и глянуть, кто ее держит над убегающим из-под ног песком.
— Тихо, — велел знакомый голос, — не ори, успокойся.
— Ой.
— Ты что здесь забыла? Я ж велел в сендере ждать!
— И-и-игнаш…
— Давай-ка, осторожненько…
Мажуга, не опуская Йолю на землю, попятился от ямы, на дне которой затаилась неведомая опасность. Она повисла в неудобной позе, но ей было хорошо и спокойно в этих объятиях.
— Ты ушел, я боялась, что все, того… не вернешься.
— Вот еще. Прошелся немного, глянул. Вроде, есть зарево неподалеку, что-то светится, похоже на костер.
— Поставь меня, я и сама могу.
— Нет уж, — Игнаш перехватил Йолю, развернул лицом к себе, — обними меня, будет удобней.
Она с удовольствием обвила руками его шею, поелозила по твердой курке, устраиваясь поудобней.
— Я с мертвого Аршака кохар снял, мне эти твари не так страшны теперь, а вот тебя они чуют. Так что лучше на руках, — объяснил Мажуга.
— Что такое кохар?
— Ну, мешочек такой, видела, небось, здесь все их на шее носят, узор указывает, из какого племени человек. Но главное не это. Они в мешочек какую-то дрянь пихают, пахучую такую.
— Ага, видела.
— Пустыней пахнуть из-за этого начинают, на них твари не нападают.
— Все твари?
— Вряд ли, чтобы все, но все же так безопасней. Все, пришли, лезь в сендер.
Йоле ужасно не хотелось размыкать объятия и выпускать Мажугу. Он понял это иначе — решил, что боится.
— Ну, что ты, все уже хорошо, лезь, давай. Что такое?
— Так бы всю жизнь, — буркнула Йоля, неохотно выпуская его шею.
— Чего — всю жизнь? На мне бы ездила?
— Обнимала бы, дурак.
— А… — Мажуга обошел сендер, уселся за руль и потянул из кармана кисет. — И впрямь дурак. Йоля, не нужно тебе со мной. Вот закончится все, и… даже не знаю, куда б тебя пристроить. Придумаю что-нибудь, дай только выбраться отсюда. Дурак я и есть, потащил с собой в пустыню, думал, под охраной карателей, думал, спокойно будет, увидишь жизнь, поглядишь, как Пустошь устроена, а потом… потом и сама сможешь.
Игнаш щелкнул зажигалкой, и чернота вокруг Йоли разорвалась, возник крошечный огонек, живой и теплый.
— Не прогоняй меня, а? — Йоля потянулась к Мажуге, он мягко отстранил ее руки.
— Да я ж не прогоняю, я хочу, чтоб ты жива была. А со мной рядом теперь очень опасно.
— Это потому что ты женатый? — Йоля едва не плакала. Эх, не так все выходит, совсем не так… Неправильно все как-то!
— Женат? Ты чего?
— Ну, Ористида твоя, дочка у вас… Луша…
Мажуга помолчал, сосредоточенно выпуская клубы дыма. В отсветах сигаретного огонька, Йоля видела, как он хмурится.
— Нет, — заговорил Игнаш. — Не женат я. Ладно, слушай. Был я в Харькове сыскарем. Если кому чего надо найти, пропажу, там, или обокрали, или еще какое дело, всегда люди ко мне шли. Ржавый, такое прозвище было, весь Харьков нас знал. Меня и напарника моего, Тимохой его звали.
— Тимоня? — Йоля сразу вспомнила, как Игнаш вздрогнул, когда усатый распорядитель Арены назвал имя волка.
— Тимоня… я его так называл, для других он Тимоха был. Я в самом деле дурак был, много глупостей успел наделать, а Тимоня мой — правильный такой. Я хотел, чтобы весело, а он — по правилам, да по правилам. По правилам хотел жизнь прожить. Ну, да ты видала, каково это, когда тебе твердят о правилах.
Мажуга слегка улыбнулся и покачал головой.
— Вот и я с ним вечно спорил. Он весь такой правильный из себя, ферму купил, женился, но со мной продолжал в Харькове работать по сыскной части. Мне же на правила тогда плевать было, только веселье подавай, однако работали мы с ним славно, с полуслова друг друга понимали, спину прикрыть, деньги доверить — это у нас промежду собой без вопросов. Из-за меня, дурака, и пропал Тимоня. Я правило его нарушил, полез, куда нельзя было. Сам полез, без него, хоть на это ума хватило, его не впутывать… Ладно бы меня при этом грохнули, оно бы и честно… Башку едва не разбили, вон, шрам по сю пору остался.
— Это там, где волосы седые у тебя?
— Точно. Тимоня меня разыскал, отбил у них. Я тогда уже скорей мертвый был, чем живой. Он привез к себе, там жена, дочка у него, прислуга… Я, когда в себя пришел, просил: отвези меня… ну, хоть куда отвези, не надо, чтобы на твоей ферме. Понимаешь? Не послушался, сказал: никуда не денешься, пока я тебя на ноги не поставлю. Выходил, вот. Стою на ногах. А его ферму сожгли, и Тимоню, и жену, и батраков его — всех перебили. Из-за меня. Дочку, Лушеньку, из огня Ористида вынесла, она у Тимони служанкой была, тоже в ту ночь всех потеряла. Теперь я ферму завел, хозяйство, Луша при мне да Ористида. И все у меня теперь по правилам. Вместо Тимони.
Мажуга привычным движением вдавил окурок в дверцу сендера и задумался.
— Ой… — Йоля почувствовала, как волна жара заливает щеки, и хорошо, что в темноте не видно. Какая ж она дура, в самом деле… — Я прощения попрошу, когда вернемся. У Луши попрошу, да и у Ористиды тоже.
— М-да. Хорошо бы вернуться.
Йоля отыскала в темноте его ладонь и сжала пальцами. Хотелось плакать. От счастья. Раз так… раз уж вот так вот все… значит, она может остаться с Игнашом, нет у него жены, нет семьи. А теперь все будет хорошо. И никто не сможет им помешать — ни дикари, ни оружейники, ни бандиты, убившие Графа, ни вся пустыня и даже вся Пустошь помешать не сможет. Теперь все будет хорошо.
