Ему было неудобно, впрочем, неудобно было всем, карету немилосердно трясло, потому что ехали быстро, и, приземляясь на пол после особо крупных ухабов, шут болезненно морщился. На физиономии охранителя пару раз промелькивало умиление, которое он старательно сгонял, и, на взгляд Лены, чересчур старательно. Не нравилось ей все это. Очень не нравилось. А делать что? Особенно с учетом магических наручников и этого садиста…
Гвардеец поежился под ее неприязненным взглядом. Пусть помучается, пусть пресловутое равновесие летит к чертям. Если бы шут и Маркус нарушили правила, сделали что-то недозволенное, а то ведь так – для острастки. Власть получил, малюсенькую такую, но власть. Можно амулеты с шеи рвать…
– Позволь спросить, Светлая. Это эльфийская работа?
Охранитель любовался браслетом на ее руке. Он и правда был красив настолько, что Лене не верилось, будто чьи-то руки могли создать такую прелесть. Браслет состоял из чуть скругленных квадратиков, соединенных между собой и плотно, и в то же время подвижно, а на каждом квадратике что-то было вырезано: рассмотреть без очков Лене не удавалось. Металл был совершенно незнаком: вроде белый, как серебро, но под солнцем играл цветами спектра, а при свете костра отливал красным и золотым.
– Эльфийская. А что?
– Красиво. У меня тесть ювелир, и хороший, но такой красоты я никогда не видел.
Тряхнуло так, что высокий гвардеец стукнулся головой о крышу кареты. Шут невнятно выругался и потер сидячее место.
– Сейчас начнется хорошая дорога, – пообещал охранитель, словно ждал именно этого последнего ухаба, и не ошибся, дальше карета покатилась по гладкой дороге. Ехали долго. Лена непроизвольно поглаживала плечо шута, когда оно попадалось ей под руку, а попадалось оно почти постоянно. Ну совершенно случайно! Гвардеец злился, но не рисковал активировать браслет – а вдруг бы и ее как-то зацепило. Снаружи однообразно грохотали копыта, внутри молчали, даже охранитель перестал имитировать светскую беседу. Что потребовалось королю от шута? Передумал? Все-таки решил удавить? В интересах государства… Странно: шут вроде говорил не то чтоб о дружбе, но об отношениях достаточно близких. Ну, допустим, он действительно сам виноват и публичную – и символичную – казнь заслужил, но не смерть же. Во имя каких государственных интересов можно смотреть, как у тебя на глазах душат человека, которого ты сам же другом называешь? Нет. Что-то тут не так. И неслучайно шут не говорил о дружбе, хотя в целом слова плохого о Родаге не сказал. Наоборот – только хвалил. И король замечательный, и человек хороший. Странные представления о «хорошести».
Солнце стояло уже очень высоко. Окон в карете не было, кроме одного – и очень небольшого – в крыше. Вот в него солнце и жарило. Лена никак не могла отстраниться, охранитель любезно предложил ей свое место, но гвардеец вряд ли позволил бы пересесть шуту, и Лена отказалась. Когда карета наконец остановилась, у нее уже основательно болела голова и настроение оставляло желать лучшего. Солдат открыл дверцу, и гвардеец вытолкнул шута наружу, не дав ему даже встать. Правда, шут выпал как-то очень ловко, аккуратно сгруппировавшись, но локоть все-таки ушиб и от помощи солдата не отказался. Когда офицер занес ногу над ступенькой, Маркус мощно поддал ему под зад сапогом, и тот шмякнулся во весь свой могучий рост. Кираса загремела о камни, шут фыркнул, да и охранитель с трудом подавил улыбочку. «Старый дурак!» – прошипела Лена, и не ошиблась, потому что гвардеец немедленно активировал браслеты. Оба. У Маркуса подогнулись колени, а шут и вовсе просто опустился на брусчатку совершенно без сил. Лена выбралась из кареты и только собралась устроить гвардейцу Варфоломеевскую ночь, как появился старый знакомый офицер из горских Гаратов, которого они вообще-то похоронили. Порядок был наведен мгновенно. Ретивый гвардеец изгнан в казармы, охранитель вынут из кареты, солдаты выстроены в две шеренги, пленники загнаны между ними… Перед Леной он склонился в глубоком поклоне.
– Рад твоему возвращению, Светлая. Позволь мне проводить тебя.
Лена позволила, потому что ее провожали в том же направлении, что и остальных.
– Мы думали, что Крон… что он…
– Он пытался, Светлая. Но я был к этому готов и, как видишь, жив и рад тебе служить.
Ему Лена почему-то верила, хотя именно эти руки затягивали удавку на шее шута. Даже неприязни к нему она не чувствовала. Начала привыкать к этому миру? Служба у человека такая: велено удавить – удавит, велено спасать – спасет, как королю будет угодно.
Их привели в ту же самую комнату с тремя креслами, и одно кресло было немедленно предложено Лене. Кроме того, ей принесли шиану, а арестантам дали напиться. Маркус подмигнул ей: ну, пусть больно было, уже прошло, зато удовольствие-то какое! Шут тоже выглядел не умирающим, но и не веселым. Пожалуй, его перспективы были не самыми лучшими.
Стремительно ворвался Родаг и увидел Лену. Какая радость появилась на его скорее суровом, чем мягком лице – ни в сказке сказать, ни пером описать. Он подошел, почти подбежал к Лене, поклонился, почтительно, но с королевским достоинством – Лена в ответ присела в реверансе. Не самом изящном, если быть честной. Вообще говоря, это был первый реверанс в ее жизни.
– Я боялся надеяться, что ты придешь, Светлая, – поднимая ее, сказал король.
– Разве я не клялась тебе в верности?
Он опешил. Странно. Лена отчетливо помнила, что довела их тут всех до полуобморока этой своей клятвой. Или он счел, что слова Светлой – так, полная фигня, собака лает – ветер носит?
– Но я не смел и думать… Разве ты… не фигурально?
– Не фигурально, – отрезала Лена. – Прости, что у нас не получилось… уйти. Шут нарушил клятву не по своей вине. Я не отпустила его.
– Прощаю, – охотно согласился король, поворачиваясь к пленникам. – Я прощаю тебе нарушение клятвы, шут.
Тот опустился на одно колено и склонил голову, но облегчение на его лице Лена увидеть успела. Кто знает, как он чувствовал себя в качестве клятвопреступника… после коррекции. Маркус на всякий случай тоже встал на колено, и тоже был прощен небрежным кивком.
– Я возвращаю вам вашу клятву. Это официальное заявление. И прошу вас остаться в Сайбе.
– Я поклялся тебе в вечной верности, – тихо сказал шут, – и эту клятву обратно не приму.
Маркус просто кивнул: мол, аналогично, горские Гараты клятвами просто так не разбрасываются, мы народ простой, незатейливый, вояки и рубаки, только скажи… Король посмотрел на них очень внимательно, и покивал – согласился. Он усадил Лену в кресло, сел в соседнее, однако Маркуса и шута поднимать с колен не спешил. Дурные королевские привычки. Впрочем, оба чувствовали себя вполне комфортно и ничего особенного в своих позах не видели. Дурные средневековые привычки. Лучше бы они тут курили травку и пили водку.
