Д: Вам хотелось верить в Амбру.
X: Возможно. В то время.
Д: Давайте вернемся к газете. Как, по-вашему, она была реальна?
X: Да.
Д: О чем там говорилось?
X: Предположительно, ее выпустил Хоэгботтон; в передовице от имени группы, называвшей себя «зелеными», «красных» обвиняли в том, что они каким-то образом стали причиной смерти композитора Восса Бендера.
Д: Вы уже писали в вашей книге про Восса Бендера, верно?
X: Да, но я никогда не слышал про зеленых и красных. Вот тут мне повезло. За некоторое время до того мне пришлось отложить «Трансформацию Мартина Лейка», потому что я застрял, а газета меня выручила. Красные и зеленые стали существенной частью сюжета.
Д: И ничего в газете не показалось вам знакомым?
X: Не совсем понимаю, о чем вы. Что вы имеете в виду, говоря «знакомым»?
Д: Ничто, скажем, какой-нибудь внутренний голос не подсказал вам, что вы это уже видели раньше?
X: Вы думаете, я напечатал газету, а затем блокировал у себя память об этом? Что я каким-то образом подбросил ее в книжный магазин?
Д: Нет. Я просто хотел сказать, что иногда одна часть мозга посылает сигнал другой: какое-нибудь предостережение, знак или символ. Иногда налицо… разделение функций.
X: Даже не знаю, как реагировать на ваше предположение.
Со вздохом я встал и, пройдя в дальний конец комнаты, внимательно посмотрел на писателя. Он сидел, закрыв лицо руками. С каждым вздохом его голова медленно поднималась и опускалась. Он плачет?
— Конечно, этот процесс будет болезненным, — сказал я. — Но, чтобы принять верное решение, мне нужно получить исчерпывающие ответы. Я не могу щадить ваши чувства.
— Знаете, я больше недели не виделся с женой, — слабо сказал он. — Разве не противозаконно не пускать ко мне посетителей?
— Когда мы закончим, вы, невзирая на исход, увидите, кого пожелаете. Это я вам обещаю.
— Я хочу видеть Ханну.
— Да, судя по стенограммам, вы много говорите про Ханну. Как будто это вас утешает.
— Если она нереальна, — пробормотал он, — то и я тоже. А я знаю, что она реальна.
— Вы ее любили, правда?
— Я все еще люблю мою жену.
— И тем не менее упорствовали в своих навязчивых идеях?
— Вы что, думаете, что я хотел, чтобы это было реально? — спросил он, поднимая на меня взгляд. Глаза у него были красные. Я чувствовал запах соли его слез. — Мне казалось, я все выкопал из моего воображения, и это была чистая правда, но в тот момент… Я забыл… о чем я…
Почему-то его растерянность, его боль меня тронули. Я с точностью мог сказать, что какая-то его часть была в здравом уме, что он поистине боролся с двумя несовместимыми версиями реальности, но, видя это, я понимал, что он, вероятно, навсегда останется в чистилище переходного состояния, в котором у любого другого давно уже победило бы безумие… или здравый смысл.
К несчастью, в натуре писателя сомневаться в действительности своего мира, но при этом полагаться на свои чувства, чтобы его описать. Из какого еще конфликта может родиться большая литература? И потому он оказался в ловушке, обреченный самой своей природой, теми самыми дарами и талантами, которые он отточил и довел до совершенства в своем искусстве. Был ли он хорошим писателем? Ответ не имел смысла, потому что даже самый худший писака иногда видит мир в таком свете.
— Вам нужно отдохнуть? — спросил я. — Хотите, чтобы я вернулся через полчаса?
— Нет, — сказал он, внезапно упрямо собравшись с духом. — Никаких перерывов.
Д: После инцидента с газетой вы стали видеть Амбру довольно часто.
X: Да. Через три недели после Нового Орлеана мне пришлось поехать по делам в Нью-Йорк, это было еще до того, как мы переехали на север. Я остановился в доме моего литагента. Однажды утром я принимал душ и, намыливая голову, зажмурился. Когда я открыл глаза, лил дождь, а я стоял голышом в грязном закоулке Религиозного квартала.
Д: Нью-Йорка?
X: Нет… Амбры, конечно. Дождь у меня на коже был холодным и свежим. Стайка мальчишек смотрела на меня во все глаза и хихикала. Голова у меня все еще была в пене от шампуня… Скрючившись, я провел в проулке минут пять, а мальчишки подзывали с улицы прохожих. Я превратился в экспонат. В диковинку. Понимаете, они приняли меня за Живого святого, сбежавшего из церкви, и все спрашивали, к которой я принадлежу. Пока я кричал им убираться, они бросали мне монетки и книги — книги! — в уплату за мои благословения. Наконец, я выбежал из проулка и спрятался у общественного алтаря. Здесь мне пришлось тесниться с тысячью кающихся, на многих были всего лишь набедренные повязки, но они во весь голос распевали что-то, напоминавшее сквернословия. В какой-то момент я снова закрыл глаза, спрашивая себя, не сон ли все это, а когда открыл их опять, то очутился в душе.
Д: Были какие-то доказательства того, что вы «отсутствовали»?
X: Ноги у меня были грязные. Я мог бы поклясться, что ноги у меня были грязные.
Д: Вы принесли с собой что-нибудь из Амбры?
X: В тот момент я ни о чем таком не знал. Но позже понял, что кое-что проникло вместе со мной…
Д: Такое впечатление, что вы были в ужасе.
X: Я и был в ужасе! Одно дело — видеть Амбру издали, выуживать информацию из оберточной бумаги, совсем другое — оказаться в вымышленном мире голым.
Д: Она показалась вам более пугающей, чем Нью-Йорк?
X: Что вы хотите этим сказать?
Д: Шучу, наверное. Расскажите мне еще о Нью-Йорке. Я никогда там не бывал.
X: Ну что тут можно сказать? Он грязный, серый, но тем не менее более живой, чем любой другой город, кроме…
Д: Амбры?
X: Я этого не говорил. Я, возможно, это подумал, но опять же: город твоего воображения и должен казаться более живым, правда?
Д: Не обязательно. Мне бы хотелось услышать больше про Нью-Йорк с вашей уникальной точки зрения, но вы как будто возбуждены и…
X: Это совершенно не важно.
Д: Несомненно. Что вы сделали после происшествия в Нью-Йорке?
X: Улетел назад в Таллахаси, не закончив с делами… Что я такого сказал? У вас ошарашенный вид.
Д: Ничего. Не важно. Продолжайте. Вы улетели домой, не закончив с делами.
X: И сказал Ханне, что мы немедленно уезжаем на две недели в отпуск. Мы полетели на Корфу и там прекрасно провели время с моим греческим издателем. Понимаете, никто меня там не узнавал! Дочь Ханны Сара просто влюбилась в подводное плавание. Вода там невероятная. Голубая и прозрачная. Даже на большой глубине дно видно.
