— Что там за крики? — спросил дядя Саня, стоя спиной ко входу и что-то при-колачивая на стене.
— Катька с Пелагеей ругаются. — машинально сказал Косицын.
— Кто с кем?! — и Семёнов повернулся.
Это не было лицо Семёнова. На ребят смотрел Пётр Васин.
— А это кто такой? — спросил он у жены.
Из комнаты выглянула женщина, похожая одновременно на Зою, и на Пела-гею. Лёнька открыл рот, но не успел ничего сказать.
— А! Это Семёновых племянник. Он приходил к нам пару дней назад.
— Матрёшинских? — подобрел Пётр.
— Пойдём отсюда, пока мы не сошли с ума. — прошептал побледневший Лёнь-ка.
* * *
К лукерьиному дому тяжёлой рысью бежала Маниловна. Её большое тело грузно колыхалось. Старуха задохнулась, прислонилась к забору чужого дома. Она тяжело, со всхлипами дышала, схватясь обеими руками за сердце, утонувшее где-то под огромной грудью. Хватая воздух, она невольно оглянулась и замерла с широко раскрытым ртом.
Дом, у которого она остановилась, не должен был существовать. Она сама лично ещё десять лет назад вместе с Лешим растащила на брёвна недогоревший сруб. Здесь жил и умер от запоя колхозный зоотехник, Гнобин Валерьян. Его жену намного ранее того пожара Маниловна сама отпевала вместе с Лушкой. Его сын ещё ранее утоп, свалившись с трактором по пьянке в марькино болото. И вот те-перь этот дом стоит и забор стоит. Окно раскрыто, а из окна слышна гармошка. Валерьян по молодости был знатным гармонистом. Вся деревня плясала его завод-ную барыню.
Маниловна забыла вдохнуть воздух, потому что из дома вышла с ведром по-моев сама Вера Гнобина.
— Чего застыла у забора, баба Клуня? — спросила совсем не старая женщина.
Маниловна почувствовала, что ей отказывают ноги. Баба Клуня — это проз-вище матери свекрови Маниловны, давно упокоившейся на погосте.
* * *
По дорожке торопливо с жалобным плачем бежала девочка. Время от времени она останавливалась и оглядывалась по сторонам. Вокруг не было ничего такого, что могло бы напугать её. Но ребёнок таращил глаза на деревенские дома, на за-боры, на хлопотливо роющихся в мураве кур.
— Пелагея, чего так напугалась? — раздался голос идущей по тропе старухи.
— Я не Пелагея! — подскочила от испуга девочка. — Я Катька!
И тут же заревела:
— Где моя мама?!
Старуха остановилась и внимательно посмотрела на ребёнка.
— Иди-ка, милая моя, сюда. Что это у тебя на шее?
Старуха протянула руку и вдруг с шипением отскочила, как от огня.
— Кто это тебе такую штуку дал?!
Она указывала пальцем на маленький шарик светлого серебра, висящий на нитке на груди ребёнка.
— Это Наташа дала. — доверчиво ответила девочка. — Она велела не снимать. Ой, мама!
Приближалась Антонина. Она была встревожена. Мало сказано, она была ис-пугана. Оглядываясь вокруг на непонятно откуда взявшиеся в одно утро дома, она никак не могла понять, что происходит.
— Мама, у нас в доме все чужие! — гневно выпалила Катька, обретя при виде мамы свою нормальную напористость. — Пойди их прогони всех! Я хочу тётю Зою и дядю Сашу! Пусть Пелагея только остаётся!
— Вы не знаете, где можно взять молока? — спросила к бабки Евдокии Анто-нина.
— А как не знать. — обычным тоном отозвалась та, искоса рассматривая шарик на шее у ребёнка. — У Лукерьи есть коза, только она её в сарае прячет.
— Ну ладно, мы пойдём. — ответила Антонина, которую непрерывно дёргала за руку Катька с требованием пойти и немедленно выгнать нахальных гостей.
Евдокия пошла сопроводить их. Едва подошли все они к калитке бабылуши-ного дома, как оттуда вытащилась бледная, как смерть, Маниловна. Она отшат-нулась от гостей. Махнула рукой и поплелась обратно к себе, не обращая внима-ния ни на какие вопросы.
— По-моему ей плохо. — проговорила, провожая взглядом толстую старуху, Антонина.
— Опять-чай переелась пирогами. Вот брюхо-то и пучит. — насмешливо ответи-ла Евдокия. — Всё бегает к Лушке-то за травами.
— Мам, пошли домой. — дёрнула мать Катерина. — Давай совсем домой. Обрат-но к папе.
— Сейчас, только молока спрошу.
Обе скрылись в доме, а Евдокия с довольным видом осталась у калитки.
* * *
Маниловна дошла до дома. Остановилась у крыльца и с надеждой посмотрела в тёмный коридор. Может, «гости» испарились? Внутри послышался грохот. Кто-то сшиб ногами оцинкованное ведро.
— Мам, чего тут чугуны везде валяются?! — рявкнул молодой голос.
— Да ничего не валяются! — ответил другой голос. — Свинье сейчас запаривать баланду, печку только протоплю!
Маниловна отёрла пот с лица и села на истёртые доски крыльца. Сзади, из темноты продолжались доноситься звуки. Некто, кого не должно быть на этом свете, с давно не слышанными Маниловной интонациями бурчал по поводу того, что где-то среди натекшей с чугунов вчерашней баланды потерялись его новые ботинки.
Он вышел на крыльцо и, усевшись рядом со старухой, принялся оттирать тря-почкой испачканные и запылённые штиблеты.
— Баб Даш. — сказал он ей. — Я нынче ночью не вернусь.
— А что так? — невольно спросила Маниловна.
— С Нинкой будем гулять. — деловито пояснил тот, любуясь на штиблеты. На-пялил их на босу ногу и, подтянув штаны, направился к калитке.
— Приду — поправлю. — потрепал рукой обвисший штакетник.
Старая Маниловна сидела и ловила глазами уходящее мгновение. Её муж Евгений, давно погибший на войне, а теперь снова живой, шёл на первое своё сви-дание с давно состарившейся и умершей от беспробудной пьянки Нинкой. И он не узнавал свою жену. Он считал своей матерью ту, что в доме. Вчера она была Виолеттой Егоровной. А сегодня с утра взялась ворочать чугуны. Вот отчего Маниловна и побежала рысью к Лукерье. И та сказала ей такую весть, что теперь Маниловна даже и не знает, радоваться ей или лучше взять и грохнуться башкой о старый чугунок на столбике забора.
Евгений затворил за собой калитку и превратился в ассистента Димку.
— Мама, кончайте тут сидеть без дела. — сварливо проговорила сзади Виолетта. — Мне в колхоз идти.
— Какой колхоз? — удивилась старая.
— Вы, мама, совсем уж спятили от старости. Запарьте в чугуне баланду. Я всё там оставила в углях.
— Ладно. — покорно согласилась Маниловна и проводила глазами уходящую к калитке женщину. Та на ходу повязывала косынку.
— Да избу не спалите! — крикнула, повернувшись, самозванка. Маниловна тос-кующими глазами посмотрела на Веру Павловну Манилову — давно почившую свекровь. Та вышла за калитку и снова стала Виолеттой.
— Я сегодня не приду! — крикнула она через забор. — Кондаков всю ночь сни-мает.
