Он разогнул пальцы, сустав за суставом, чтобы выпустить металлическое перо. С громким стуком оно упало на стол и покатилось по лежавшим в беспорядке листам пергамента, которые были исписаны его неистовым стремительным почерком. Он прочитал последние написанные им слова: ответственность за геноцид пала именно на меня, Хаману.
Так много вспоминать — переживать заново — прошлое совсем не здорово.
— Это хлеб Нуари сына Нуари: ваш любимый, с тех пор, как он начал выпекать его для вас. Если не этот хлеб, то что тогда, Ваше Всеведение? Вы, наверняка, умираете от голода.
Да, он действительно умирал от голода, но утолить его не мог ни свежевыпеченный хлеб, ни любое другое блюдо, которое мог себе представить Энвер. Виндривер знал, и Виндривер исчез. Павек мог бы догадаться, но знакомого лица со шрамом не было в толпе. Хаману потянулся к караваю, предложенному Энвером. Он оторвал огромный кусок своими острыми зубами, как будто тот был панацеей от всех его сомнений. Потом он поискал сознание друида-темплара и обнаружил его в городском сквере.
Жители квартала позвали Павека. Под лучами утреннего солнца он учил их искусству боя: взмах и защита, удар и блок, отбросить руку, выпад, отступить. Он вооружил их костяным и деревянным оружием: планками и шестами, отодранными от бочонков или содранными с крыш их собственных домов, но он учил их так, как если бы они и их презренное оружие могло хоть как-то пригодиться в будущий битве.
— Если колесо судьбы станет квадратным и стены будут проломлены, — сказал Павек не переставая показывать движения, — каждый житель Урика станет воином. Заставим врага кровью заплатить за каждый шаг. Пусть они карабкаются на пирамиды из их собственных трупов. Мы будем сражаться за Урик, за наш город, за наши дома, семьи и за нас самих.
Те же самые слова Павек использовал, без сомнения, когда вдохновлял фермеров Квирайта перед боем с наемниками Экриссара. Как и фермеры, Урикиты с воодушевлением слушали его. Они тренировались до соленого пота, и вовсе не из-за горсточки темпларов гражданского бюро, стоявших по краям, блокируя улицы. Темплары не глядели на жителей; они сами тренировались, повторяя движения Павека. Житель и темплар вместе делали то, что говорил им Павек, потому что Павек был честный человек, человек, который всегда говорил правду, человек, который готов был отдать за город жизнь и который неоднократно рисковал ей. Человек, который знал — Хаману чувствовал это знание в сознании Павека — что его король не шевелится уже три дня.
Павек был не единственным высшим темпларом среди обыкновенных жителей города. Похожие сцены разыгрывались как в других городских скверах, так и на не умолкающих весь день рыночных площадях, где грань, разделяющая темпларов и жителей, всегда была не так заметна, а жидкие стены хотя и могли удержать канков, эрдлу и иниксов в своих загонах, но были неспособны устоять перед решительным натиском врагов.
Осознав кусок хлеба, сладко тающий в его рту, Хаману использовал мгновение, чтобы найти Джаведа и других камандоров. Мужчины и женщины элиты военного бюро были далеко от стен и зеленых полей города. Они тоже тренировали и обучали как ветеранов так и только что призванных новобранцев, которые должны были защитить Урик обсидианом и сталью. Командоры были не менее преданы Урику, чем Павек, и не большие оптимисты, чем он, хотя Джавед был намного более чувствительным к псионическому прикосновению своего короля.
О Могучий Король, молчаливо и радостно приветствовал его Джавед. Как я могу служить вам?
Ты и так служишь мне достаточно хорошо, ответил Хаману. Я немного… отвлекся. Самое смиренное признание, которое он сделал за тысячу лет. Что нибудь изменилось?
Джавед взахлеб выложил все свои наблюдения, которые гарантировали, что ситуация вокруг Урика не стала ни лучше ни хуже с тех пор, как они в последний раз видели друг друга. Те же самые вражеские армии по-преждему скрывались за горизонтом. Было замечено несколько их воинов; трудно говорить со всей уверенностью: пока Хаману отдыхал, сообщения передавались не быстрее, чем эльф в состоянии бежать. Эстафеты гонцов-эльфов — тактика, которую военное бюро использовало, когда его офицеры не могли или не хотели быть в постоянном контакте со своим королем — уже были организованы и опробованы.
Умно, признал Хаману. Похоже ты все держишь под контролем.
Джавед в свою очередь тоже кое в чем признался: Наши враги до сих пор не прибегали к темпларской магии. Они сидят в своих лагерях, ожидая какого-то сигнала. Пелена пыли, которой Галг и Нибенай окутали местность, мешает им самим ничуть не меньше, чем они сами мешают нам. Мы далеко от города, и не можем известить военное бюро, что появились вражеские армии, которые нам угрожают. Они не спрашивают, а мы не отвечаем.
В своем кабинет Хаману тяжело сглотнул, и прервал псионическую связь с Джаведом. Он посмотрел на Энвера и остальных — мужчин и женщин, частично темпларов, а частично волшебников, которые всегда присутствовали во дворце на тот случай, если надо было использовать военное заклинание не пользуясь силой Черной Линзы, и которые сильно повредили охранные заклинания на двери его кабинета. Эти заклинания, наложенные его бессмертным сознанием, не могли быть полностью уничтожены смертными мастерами-псиониками и волшебниками. Но смертные решили так действовать из-за крайних обстоятельств: три дня они глядели в запертую дверь. Три дня без единого шевеления. Страх, повисший в душном воздухе кабинета, был не страхом за жизнь бессмертного Доблестного Воина, но страхом за его душевное здоровье.
Хаману не мог даже начать объясняться, и не стал пытаться.
— Я не призывал ни тебя, дорогой Энвер, ни кого-нибудь другого. Я просто дал возможность своему сознанию плыть туда, куда ему хочется. Правда я не нашел то, что искал, но в любом случае мне не нужна ничья помощь.
Дварф-исполнитель низко поклонился. — Я думал…
Хаману оборвал его. — Я знаю, о чем ты думал, дорогой Энвер. — И он действительно знал. Вообще-то не стоит ругать смертных за сочуствие, хотя и плохо направленное. — Я позову тебя, когда когда я буду нуждаться в тебе, но я ожидаю, что не увижу тебя ни на мгновение раньше.
— Да, конечно, Ваше Всеведение.
Остальные, как темплары, так и волшебники с вытянутыми, одутловатыми лицами быстро бросились через порог, оставив Энвера наедине с гневом Короля-Льва. Хаману дал возможность им убежать, дожидаясь, пока он с дварфом не останутся в комнате одни, а потом сказал:
