Коллинз спокойно повернулся к Кридмуру:
— Ты молод, сынок. Жизнь тебя еще многому научит.
И вернулся к игре.
Кридмур схватил бутылку за горлышко и перемахнул через стол. Соприкоснувшись с затылком Коллинза, бутылка с шумом взорвалась, разнося повсюду осколки, расплескивая виски, и руку Кридмура словно пронзило током. Каждый его нерв был натянут, как струна. Стол был усеян осколками стекла и залит виски, как и все, кто сидел за ним. Коллинз свалился со стула. Кридмур держал в руке окровавленное горлышко разбитой бутыли. Кровь потекла на пол. При свечах она казалась густой и лоснилась, как нефть. Она быстро впитывалась в опилки, оставляя после себя неровное темное сжимающееся пятно. Бороздка, оставленная в пыли ножкой стула, превратилась в кровавый ручей. И только трещины меж половиц проступали в этом ручье длинными темными полосами. Кридмур завороженно следил за тем, как у ног разворачивается схема его преступления. Он онемел, окоченел и обессилел так, словно это его собственная кровь растекалась по полу. Он заметил, что за спинами дюжины пораженных и возмущенных людей стоит старик в длинном черном пальто и внимательно смотрит на него с легкой улыбкой на лице, смотрит цепкими голубыми глазами — и подмигивает.
— Что? — спросил Кридмур.
Взгляд старика казался таким странным'и знакомым, что Кридмур не обратил внимания на крики толпы и чьи-то руки на
своих плечах — они скрутили его, ударили в спину, по почкам, в живот, и он согнулся вдвое; затем его потащили прочь, а он безучастно смотрел в потолок.
Толпа оттащила его на рыночную площадь, где уже готовилась виселица. Пьяные люди рыскали по округе в поисках веревки. Были среди них и бармен, и могильщики, и картежники, и шлюха. Долгие годы Кридмур представлял, каково это — быть повешенным, ему хотелось дерзко плюнуть в лицо палачу, громко рассмеяться и произнести речь, от которой толпа разрыдалась бы. Теперь же, когда его собирались повесить наяву, он был слишком поражен, чтобы произнести хоть слово. Он давно уже воровал, но стал убийцей неожиданно для себя. Двое мужчин грубо прислонили его к шесту и орали прямо в уши, но ему было все равно. Они накинули ему на шею веревку, взгромоздили его на ящик. Он не сопротивлялся. Кридмур заметил, что, хотя веревка и была перекинута через поперечную балку, его палачи не знали, как ее натянуть, и они забыли связать ему руки — скорей всего, по недосмотру, но уж точно не по доброте душевной. Они продолжали кричать ему в ухо что-то бессмысленное. Он поискал глазами человека в длинном черном пальто...
А тот неспешно шагал по улице и вышел на покрытую красной пылью рыночную площадь. Теперь, когда старик шагал в полный рост, было ясно, что он очень высок. Казалось, он ведет веселую беседу с ночным воздухом: кивает головой, пожимает плечами, двигает всем телом, смеется. Одной рукой сняв шляпу, он разметал по плечам длинные седые волосы, а другой вынул из-под пальто самый красивый пистолет, какой доводилось видеть Кридмуру — серебристо-черный, тяжелый и резной, точно икона. От одного вида этого оружия захватывало дух. Волна страха захлестнула толпу, которая вдруг превратилась в жалкую кучку низкорослых мужчин и женщин, что стоят в коровьем на-
позе на полупустой рыночной площади и теребят размочаленную веревку.
— Этот юноша подает надежды!
Человек в длинном черном плаще был доволен, он говорил громовым командирским голосом, словно актер.
— Очень везучий молодой человек! Должно быть, у него за плечом высшая сила, которая его бережет, — сказал он, наклонив голову к плечу, словно обращаясь к оружию у себя в руке.
Раздался выстрел, хотя Кридмур не заметил, как поднялась рука стрелявшего. Он упал назад. Веревка была перебита. Толпа рассеялась, кто-то перешагивал через него. Кто-то оказался настолько глуп, чтобы схватиться за оружие. Раздался еще выстрел, и пролилась кровь.
Затрещали новые выстрелы. Человек в длинном черном пальто, казалось, отмахивался от пуль, как от мух. Легкой походкой он подошел к самодельной виселице, одобрительно взглянул на Крид-мура, по-прежнему валявшегося в грязи, и сказал:
— Пускай не сейчас, но из тебя может что-нибудь выйти. Возможно, чуть позже.
Когда он подошел, стало видно, что он пьян.
Старик зашагал дальше; из дверей «Кеннерли» высыпали офицеры в красных мундирах и стали стрелять в него, но он прошел мимо — и пинком вышиб дверь маленького банка Кривого Корня.
Кридмур поднялся и побежал. За спиной загремели выстрелы, но он ни разу не обернулся.
Так Кридмур впервые убил человека, и на него впервые обратили внимание Стволы.
— Я так и не узнал, как звали того агента, что спас меня. Наверно, он умер. За нами такое водится. Но два года спустя, полный отчаяния, решимости и гонора, я зашел в опиумный притон в Гибсоне, завсегдатаем которого был некий Франт Фэншоу. Я был зол и пьян, хоть это и плохое оправдание, и...
Кридмур надолго умолк. Лив спросила первой:
— И?
Он настороженно поднял глаза:
— И? И ничего. Дальше случилось неизбежное.
— Вы были идеалистом.
Он кивнул, и лицо его скрылось под полами шляпы.
— Несчастным идеалистом.
— Но как же ваша служба Стволам?
— Лив, вы хорошо слушаете. Полагаю, это профессиональное умение. А я слишком люблю разглагольствовать. Я тщеславный человек, я это знаю. Это не самый мелкий мой недостаток. Здесь не слышно Стволов, Лив, отзвуки их Песни не долетают до нас. Теперь у меня много времени, чтобы погружаться в свои мысли, вот я и...
Он поднял голову и неожиданно открыто ей ухмыльнулся:
— Даже думать о таком опасно. Спокойной ночи, Лив.
— Кридмур...
— Спокойной ночи. Кажется, Генерала не мешало бы обтереть.
33. СЛУЖЕНИЕ ВЕЛИКОЙ ЦЕЛИ
Судя по данным сигнального устройства, агент двигался на запад по низине. В незавершенном мире верить нельзя почти ничему, но Лаури еще не потерял веру в устройства, созданные Линией. И кроме того, их показания казались верными. Агент нашел долину, расщелину, сточную канаву — и теперь полз по ней к Западному Морю, точно жалкий червяк. Омерзительно.
Лаури избрал путь повыше — провел своих солдат по вершинам утесов над долиной, надеясь остаться неслышным для волчьего уха и незаметным для зрения агента. От солдат это потребовало немалых жертв: на такой высоте свирепствовали лютые ветры — морозили, жалили, обжигали. А иногда приносили неожиданные запахи — соли, пряностей, машинного масла, гари, чего-то еще, что Лаури не мог опознать, — все это будило в нем сильную тоску по дому, хотя на самом деле было бессмысленным — рассеянные по ветру клочки завершенных вещей и дел.
Лаури тащился вперед — левой, правой, левой, — а ветер продувал насквозь его голову и вздымал вокруг пыль, принимавшую форму нелепых бесплотных фигур.
Сил у Лаури почти не осталось. У его солдат — тоже.
Несколько дней назад к Лаури подошел младший офицер Кольер и шепотом сообщил ему, что возврата нет — если они двинутся дальше, провианта на обратную дорогу не хватит.
— У нас приказ, Кольер, — сказал Лаури. — Если понадобится, будем охотиться.
— Чей приказ, сэр?
— Не важно, Кольер. Приказ.
Возврата нет. Последняя капля, последняя чертова капля. Это подкосило каждого из них, как пить дать.
Вскоре после этого младший офицер Тернстрем подошел к нему и сообщил:
— Солдаты боятся, сэр.
И Лаури сказал:
— Ну, что ж... Я тоже.
Младший офицер Кольер придумал план: если часть из них встанет на привал, а другие будут посменно ходить добывать припасы, можно устроить нечто вроде цепочки снабжения — и тогда, вероятно, у них получится вернутся назад. Лаури хмыкнул, нахмурился и отмахнулся от него. Два дня спустя Кольер вернулся с новым планом, исправленным с учетом того, что было добыто на пройденном за это время пути. В обычных условиях Лаури проникся бы тайным уважением к Кольеру за его механическое упорство, пунктуальность и бережливость, но теперь с радостью отослал бы любые рапорты, лишь бы этого выскочку разжаловали или арестовали. Назад никто не пойдет. Сейчас же Лаури просто плелся вперед, сгорбленный и погруженный в свои серые и мрачные мысли.
