— Поцелуй ее за меня и передай, что мама ищет дом поближе к гиппопо.
— Все-таки решила уехать от нас?
Судя по голосу Керри, она очень расстраивается.
— Это случится не завтра, а через месяц, когда мы достанем вас своими визгами.
— Дарресон! Я обижусь!
Алекс хмыкает. Это она сейчас так говорит. Они у них и недели не пробыли. Посмотрит она, что скажет Бристоль после двух недель, когда будут заметны ежедневные изменения. Она ждет, когда Анна остановится и перестанет расти так быстро.
— Я серьезно!
— Думать об этом забудь. Я обещала дочери, что мы увидим всех-всех и будем бегать, прыгать, кричать так быстро, высоко и громко, как только захотим этого, а на обратном пути мы вновь заедем к вам и вот когда я сообщу тебе об этом…
— Ой, заткнись, а?.. Я всегда рада видеть вас! Всегда!
Гости — это хорошо, а ощущение своего дома совсем другое. Тем более, что они уже привыкли быть вдвоем.
— Я могу снять дом для всех нас.
— Не получится, — грустно откликается подруга. — Ниран будет занят.
Алекс все еще смотрит на дорогу, на мелькающие силуэты нигерийцев, на их яркие куртки и мелькающие в темноте улыбки. Она возвращается обратно.
— Что это за работа такая? Он сидит возле пульта и нажимает на кнопку, обнуляя счетчик[1]?
— Почти.
— Я когда-нибудь узнаю, чем он занимается? Почему вы с мужем путешествуете по отдельности? И почему он не выездной?
— Когда-нибудь, — отвечает Керри словно далекое эхо. — Но ты не переводи тему.
— Я и не перевожу. Я уже все сказала тебе.
Алекс идет обратно, проталкиваясь среди спешащих служащих концертного зала.
— Керр, я возвращаюсь. Я не уверена, что сейчас будет удобно говорить. Там так шумно Поцелуй ее за меня. Ладно?
— Алекс! Ты просто перенервничала! Приди в номер, включи Стинга…
— The Wallflowers, — поправляет ее Алекс.
— Хорошо, пусть будут они, а потом прими ванну с пеной и выпей тройной мартини. Двойной не поможет, а вот тройной очень даже как. Окей?
— Хорошо.
— Почувствуй себя девочкой.
Какой-то африканец пытается привлечь ее, повторяет «мисс?» и манит ее к себе. Алекс убирает телефон. Надо сказать, что у него получилось обратить на себя ее внимание своей активной жестикуляцией.
— Да?
— Пресса? Газет? СМИ?
Алекс кивает, показывая плохо говорящему на английском мужчине свой бейджик репортера.
— Я немного говорю по-французски.
Черты его лица расслабляются.
— Сенсация? Она нужна вам?
— Хочу увидеть о чем ты.
Вообще-то нет, но теперь ей уже интересно, о чем он. Он ведет ее какими-то кулуарами и своротами, короткими и протяженными коридорами в которых то не протолкнуться, то можно вынести рояль. Теперь она не беспокоится о том, что заплутает. Их путь откладывается в голове словно змейка в одноименной игре.
— Сенсация! Там!
Вот теперь ей не нравится его улыбка. Она не опасная, а проказливая, ухмыляющаяся и пошлая. Он показывает ей жестом, что хотел бы оплату и показывает два пальца. Не жирно ли две сотни евро за непонятно что? А он про рэнды[2], тогда ладно!
— Сначала сенсация, а потом деньги!
Вот зачем ей это нужно? На кой черт она ищет приключения на свою тощую задницу?
«Хеллингер, когда ты вылезешь из моей головы?» — говорит она себе. — «Она давно не тощая!»
Что это за сенсация? Красавицы едят бургеры? Организаторы угощают гостей паленным шампанским? Или вместо отборной телятины подают просто телятину? Алекс заглядывает в какое-то подобие кухни, где нет ни одного повара, но пахнет кокосовой водой, свининой, креветками, мёдом и…
— Так хорошо! — выдыхает женщина откуда-то сбоку.
Алекс готова уйти, зарекаясь, что больше ни за что и никогда она не пойдет за жаждой сенсаций и за собственным любопытством, провожая взглядом катящиеся по полу фрукты и валики бумажных полотенец, только вот это грубо брошенное:
— Помолчи! — помимо воли заставляет ее сделать шаг вперед и оглядеться по сторонам.
Блестящие столешницы, пар от двух кастрюль, оставленные на столах ножи, полотенца, яркие кружочки лимонов и банки с оливками.
— Я что, не ясно выразился? — ярко вспыхнувший взгляд, разом выделившиеся мышцы лица. — Сказал же пошли вон!
Алекс только однажды слышала этот голос таким пьяным, как сейчас. Тот раз был единственным, когда она видела его подшофе. Она никогда не видела его таким заросшим, таким взбешенным, таким другим и в чьих-то объятиях. Он отрывается от шеи девушки и Алекс не знает, чего хотела бы больше, чтобы он обедал или т***** ее.
— Простите, — говорит Алекс, оказавшись в центре неловкой ситуации.
Бывшая полураздетая мисс обвивает бедра Хеллингера не хуже какой-нибудь анаконды где-нибудь в джунглях Амазонки.
«Откуда это взялось?»
От дочери. Эти ее книжки про всяких разных зверей в том числе не очень приятных. Рука Хеллингера накрывает грудь экс-мисс, прямо на ее глазах его пальцы сначала ослабляют, а потом вновь усиливают захват. Алекс справляется с первым шоком, а потом со вторым и даже третьим.
— Подумать только! — наконец произносит она как будто бы не своим голосом, что и звучит по-другому, насмешливо, совсем не отражая того, что творится в душе. — Я оплакиваю его смерть, а он здесь баб е***.
__________
[1] Алекс говорит о фильме «Пропавшие» или «Остаться в живых» Дж. Дж. Абрамса
[2] Рэнд — национальная валюта ЮАР
Алекс разворачивается на пятках жутко удобных кроссовок на липучках и идет обратно. Она на автомате вытаскивает зажим для купюр и сует несколько сотен притаившемуся за дверью мужчине. Африканец вскидывает брови, спрашивая тем самым: ну как?
— Супер! — она показывает большой палец, заставляя себя улыбнуться. — То, что надо.
Спонсор, что имеет красавицу на кухне организатора — это не новость, это горячие пирожки! С чертовым ливером! Она еще в шоке. Алекс терпеть не может эту начинку. Она не сможет развидеть этого. Это не укладывается в ее голове. Это новость стоит не пару сотен, а несколько тысяч евро.
«Чертов Джейк! Чертов Стэн! Чертов Раф! Проклятый с*** сын!»
Ложь, ложь и еще раз ложь. Она не ошиблась и узнала его. Ей не показалось! Это был он!
— Ты просто заслужила это! Убила ее друга. Чертова, Стейси!
Она гремит ключами от номера и от авто, сжимая их, чтобы те впились в ее ладонь и привели в чувство, заставили сфокусироваться на окружающем пространстве. Руки берут болтающуюся на шее камеру, снимают крышку и подносят ее к лицу. Люди — улыбающиеся, сдерживающиеся, плачущие, счастливые, равнодушные, уставшие, пьяные. Мало бледнолицых, много черных. Последние выглядят не в пример счастливее. Все в лучшем виде. Крупные планы. Экспозиция. Свет. Ракурс. Фокус.
— О, Боже мой!
Она отнимает камеру, задирая голову к потолку, увешанному прожекторами, колонками и камерами. Алекс улыбается, но эту улыбку можно охарактеризовать как «обескураженно-шокированная».
— Еще чуть-чуть! Я бы увидела еще что-нибудь!
Алекс идет из зала, на воздух, упаковывает камеру на ходу, но оказавшись на улице понимает, что потерялась. Она и шага не сделала, просто пропало ощущение вакуума наедине с мыслями. Шум Кейптауна захватил ее. Город ей не знаком. Все самое интересное в нем появляется днем, а ночью… Что в нем есть ночью?
— Тумэ?
Алекс набирает номер девушки, общающейся и координирующей курочек с конкурса. Победа — это еще не все, у них теперь контракты, съемки и выступления на телевизионных шоу. Тумэ приставлена к едва зажегшимся звездочкам, как буфер, то есть связь с общественностью, потому что она не соображают и не знают, что делать кроме как красиво улыбаться и выпячивать грудь.
— Завтра. На пристани. В шесть утра. Не опаздывай.
— Хорошо.
— Не хорошо, а не опаздывать! — говорит Алекс не без раздражения. — Так и передай им, что, если кого-то из них не будет на палубе — я не стану ждать, когда они поднимутся и приведут себя в порядок. У кого-то будет две фотографии в журнале, а у кого-то ни одной.
