— Я только этим такие мысли и отогнал, — признался Фередир и вздохнул. — Ну ладно. Если уж короли и князья ради этого единства отказываются от наследных корон, то нам грех жаловаться… Давай-ка ещё раз всё проверим, поедим — и спать.
— Да сколько можно проверять?! — возмутился Гарав, но потом махнул рукой. — Читай по списку, я пока ещё только буквы кое-как выучил, — нагло соврал он…
…В дружинной ели стоя, тех, кто ещё не спал, хватало. Переговаривались негромко. Второй сенешаль Готорн сын Каутона утром уводил на север сотню тяжёлой и три средней конницы, пять сотен тяжёлой пехоты и триста лучников, это уже знали все; недалеко от Зимры к ним должны были присоединиться двести гондорских тяжёлых конников и три сотни средних, набранных из йотеод. По здешним меркам всё это будет целая армия… но никто не знал, что ей предстот делать. Большинство считали, что эта армия соединится с все ещё находящейся у границ Рудаура армией артедайнского княжича. Некоторые возражали, что скорей уж их двинут на Северное нагорье, непосредственно к границе Ангмара. Кое-кто помалкивал — и не поймёшь, то ли ничего не знают, то ли наоборот — знают слишком много.
— Пойдём спать. — Фередир дожевал мясо, запил последним залповым глотком вина.
Гарав кивнул. Как-то странно было думать, что утром он уедет отсюда на полгода… А каким он станет через эти полгода? За пять неполных месяцев он сильно изменился… Вернётся ли вообще?..
…В комнатах было пусто и уже как-то не пожилому. Гарав проверил сложенные вещи и доспехи, увязанные в чехлы. Просто так, Фередир за день задолбал.
— Не лёг? — послышалось от дверей.
Гарав пробурчал:
— Вспомни оно — и вот оно… Не лёг пока. Снаряжение, согласно твоим заветам, проверяю.
— Я тоже нервничаю, — согласился Фередир. — Да это всегда так. Сколько помню перед походами… — Он потянулся, поклацал челюстями. — Кажется, что всё вокруг как-то… почужело, что ли. И всегда думаешь, что не вернёшься.
Гарав удивлённо смотрел на него. Фередир временами его удивлял странными глубокими суждениями. Он подвинулся на кровати, и Фередир сел. Посмотрел искоса. Гарав спросил:
— Ты веришь, что после смерти что-то бывает?
— Не знаю, — вздохнул Фередир. — Там, откуда мои предки… в общем, помнишь, как у фородвэйт представляют себе Эру? Я посмеялся над ними, а ведь у нас там многие тоже думают, что он какой-то… в общем, кто как представит. Лет двести назад в одном роду, у озера Рун, могущественный и храбрый конунг объявил себя богом. Воплощением Единого. Правда! Его звали Вотэйн. Глупо, но там и сейчас кое-кто в него верит… А я — я просто не знаю. Я бы хотел верить, как Эйнор. Он глянет на Запад — и лицо светлеет. А я… — повторил Фередир и грустно улыбнулся. — Мне отец как говорил? Рубись, сынок, греби баб, пока не женился, будь верным слову и князю, поменьше думай про «потом». Это я с Эйнором побыл и задумываться стал, а те, у кого рыцари из местных, такими же остались, как я был…
«Много ты задумывался, когда жену у торговца огулял?» — хотел было спросить Гарав… но внезапно понял, что это было бы гадостью. У Фередира было грустное лицо. И Гарав промолчал.
— Зимовать придётся в поле, наверное… — сказал Фередир неожиданно. — Поганое дело, особенно на севере. Один раз зимовали. Позапрошлой зимой, в Эрегионе, в предгорьях… Коней половина пала, траву добыть не могли… у нас болеть люди начали.
— Почему в поле? — удивился Гарав. — Уйдём в Форност…
— Если бы… — Фередир оперся затылком на стену. — Это куда загонят… Тогда я всю зиму не раздевался. Холод, холод, холод… Спишь — холодно во сне, просыпаешься — холодно… Я мальчишка был совсем. Плакал. Хворост собирали вокруг лагеря, всё дальше уходили, дрались из-за него, а рядом волки, прямо доплюнуть можно. Ты ревёшь, хворост тащишь, а они за полы хватают, серьёзно. Один отстал у нас, мы не сразу заметили, обратно бегом, а ему уже живот выели, он ползает, плачет, бормочет что-то, а волки его рвут потихоньку, морды ощеренные, красные… Сапоги разлезлись, и первые, и запасные, пальцы торчат, подошва посеклась вся о камни — кусками от плаща ноги обматывал… Пехотинцы коня у рыцаря убили, съели. Он пошёл, двоих зарубил, а остальные его закололи. Троих пехотинцев повесили, рядом со мной люди стоят и говорят: «Повезло, не мучаются»… А в тот день сухари раздавали, оруженосцы успели на рыцаря получить, я потом видел — в шатре сидят и лопают, торопятся… крошки с подстилки подбирают — и в рот…
Гарав передёрнулся. Фередир вздохнул:
— Война — она такая. Это не втроём по Ангмару ездить.
— Кто вас туда загнал-то? — хмуро спросил Гарав.
Фередир хмыкнул:
— Да никто. Пока мы там стояли — орки с гор не совались. Вот и всё.
— Много из лагеря разбежалось?
— Разбежалось? — Фередир непонимающе посмотрел на друга. — Да кто же побежит? Позади же всё-таки свои… деревни, дети, женщины… — Он опять вздохнул: — Куда тут побежишь… Ты бы спел, что ли? Да и спать пойдём, а то Эйнор придёт — врежет…
— Ага, — охотно согласился Гарав, откидываясь на подушку. — Вот, слушай…
Где сражались с тобою плечом мы к плечу?
Ты не помнишь? И я позабыл.
Помню я, ты ударил клинком по мечу,
Что нацелен мне в голову был.
Да, осталась зарубка тогда на клинке;
Помню, битва была горяча,
И закат отражался в широкой реке,
Алым блеском играл на мечах.
Помню, не было вражьему войску числа,
Плыл над полем клубящийся дым;
Помню я, когда в щит твой вонзилась стрела,
Ты сказал: «Ничего, устоим!»
Длился бой, и закатный тускнеющий свет
Утонул в наступившей ночи.
Мы погибли в той битве? А может быть, нет?
Нет ответа, и память молчит.
Как же звали тогда и тебя, и меня,
Кем мы были в те давние дни?
В старых песнях, в легендах звучат имена —
Может, нашими были они?
Что за битва была? — Битва Света и Тьмы.
А когда это было? — Давно.
Вспомнить все не сумеем, наверное, мы,
Но и все нам забыть не дано.
Снова память о прошлом всплывает из снов;
Век иной, но я верить хочу:
Если грянет сражение грозное вновь,
Будем биться плечом мы к плечу.[56]
— Спать, — устало сказал Эйнор. Он уже с минуту стоял в дверях и слушал. — Спать, оруженосцы. До рассвета не так уж далеко…
…Гараву снились слова. Стихи. Песня. Голос Мэлет — без её лица.
Да хранит тебя то, что в дороге хранить тебя может,
Будет путь, словно скатерть, стелиться по бренной земле,
Пусть сопутствует честность тебе, чёрная дума не гложет,
И удача за руку ведет по капризной судьбе.
Ветер пусть помогает идти, солнце делится силой,
Дождь поит своей влагой, земля не кидает камней,
А дорога одарит тебя златоносною жилой,
И не будет защиты в пути тебе слова верней.[57]
* * *
Выходившее из Зимры войско провожали ликованием. Народу на улицах, которые вели из города, было полным-полно, несмотря на раннее утро. На ворота — на высоту двадцати метров, — непонятно как, взобралась целая компания пацанов, они там только что не танцевали, и кто-то из них вдруг аж завизжал пронзительно, перекрыв сверлящм воплем начисто весь шум и толпы и воинов: «Пааааааа!!!», а тяжёлый пехотинец — он мерно шагал в строю недалеко от Гарава — сбился с ноги и погрозил кулаком.
