Костер принял решение за него. Он продел голову в цепочку отцовской подвески и сунул ее за ворот туники. Эта подвеска должна была сказать ему о том, что какой-то друг (его отец — друг, какая ирония) вынес его из Эсферта. Если ему полагалось находиться за пределами Эсферта, это означало неприятности в городе. А он знал, что там их ждут неприятности, они видели это сегодня утром, когда входили в ворота в плотной толпе людей, прибывших на ярмарку. Они планировали остаться только на одну ночь, разузнать, что смогут, в тавернах, вернуться обратно на берег утром и доставить вести — и предостережение.
А теперь сигнальные костры освещали ночь. Это место никак нельзя было назвать безопасным для высадки отряда. У этого города крепкие стены и сильный гарнизон, они это уже узнали, а в Эсферте полно народу. Ему надо доставить это сообщение, это важнее всего. Он вздохнул, постарался прогнать прочь гневную, тяжелую мысль о том, что его отец находится где-то здесь, в ночи, неподалеку и, по-видимому, принес его на это место, как ребенка. Берн повернулся спиной к освещенному факелами Эсферту и вошел в речку, чтобы перейти ее вброд.
Он уже был на середине реки, которая оказалась нехолодной, когда услышал голоса. Он тут же бесшумно лег в воду, среди камыша и лилий, оставив над водой только голову, и стал прислушиваться к голосам и стуку собственного сердца.
* * *
Алун дважды видел это мерцание во время путешествия на восток в Эсферт вместе с Сейнионом. Один Раз в ветвях дерева, когда они разбили лагерь на берегу речки, вытекающей из леса, а он проснулся ночью. Второй раз на склоне холма за их спинами, когда он оглянулся сразу же после наступления темноты: сияние в сумерках, хотя солнце уже село.
Он понял, что это она. Не был уверен, хотела ли она, чтобы он ее увидел, или подошла ближе, чем намеревалась. Кафал во время всего путешествия вдоль побережья вел себя беспокойно. Эрлинг считал, что это из-за близости леса призраков. Другие совсем не подавали виду, что чувствуют ее присутствие. Да и с чего бы им его почувствовать?
Она следовала за ним. Возможно, ему следовало бояться, но он не чувствовал страха. Алун думал о Дее, о ночи его гибели, о том озере в лесу, о душах, потерянных и отнятых, и ему приходило в голову, что он никогда больше не будет петь и улыбаться.
Его мать ушла в свои комнаты, когда они с Гриффитом и священником принесли домой эту весть. И оставалась там две недели, открывая дверь только своим женщинам. Когда она вышла, ее волосы изменили цвет. Не так, как волосы феи, переливающиеся всеми оттенками, но как волосы смертной женщины, когда к ней слишком внезапно приходит горе.
Оуин закрыл лицо ладонью, помнил Алун, повернулся и пошел прочь при первых словах о смерти Дея. Он много пил два дня и две ночи, затем прекратил. Потом разговаривал наедине с Сейнионом Льюэртским. У них была своя история, не слишком легкая, но что бы ни крылось в прошлом у этих людей, это несчастье все изменило. Оуин аб Глинн был человеком тяжелым, это все знали, и он был правителем, у которого свои обязанности в этом мире. Брин говорил Алуну то же самое. У него самого появилась новая роль. Он стал наследником Кадира.
Его брат умер. Даже больше, чем умер. Те, кто уверял его, что время и вера смягчит боль, говорили из добрых побуждений, основываясь на опыте и мудрости, — даже его отец, даже король Элдред, здесь. Но они не подозревали, не должны были подозревать о том, что было известно Алуну о Дее.
Вера ничуть не помогает, когда ты знаешь, что душа твоего брата украдена феей в безлунную ночь.
Алун молился, как положено, утром и вечером, молился страстно. Ему иногда казалось, что он слышит свой собственный голос, отдающийся странным эхом, когда он выпевал строчки литургии. Но он видел то, что видел. И слышал музыку на той лесной поляне, когда феи прошествовали мимо него над водой.
Сегодня голубая луна, луна призраков, светит высоко над лесом к западу от Эсферта, висит, будто темно-голубая свеча в дверном проеме. Это часть того самого леса, который они обогнули с юга. Долина уходит на запад, оттесняя деревья назад, вниз, к морю, и старая сказка гласит, что более страшная угроза таится на юге, но все равно этот лес называется лесом призраков, что бы ни говорили священники.
Алун постоял мгновение, глядя на деревья. Ему нужно войти в эти врата. Он знал, что так и сделает, с того первого раза, когда увидел ее, проснувшись той ночью, и снова на холме, два дня спустя, в сумерках. Запрещено, ересь: такие многозначительные слова, но сейчас они значили для него так мало. Он ее видел. И своего брата. Рука Дея лежала в руке королевы фей, он шел по воде после того, как умер. Алун сорвался с якоря и знал это, стал кораблем без весел и парусов, без штурманской карты.
Он покинул пир у короля, извинился как можно учтивее, понимая, что двор англсинов, предупрежденный Сейнионом, будет испытывать искреннее сочувствие к его боли, как они ее понимают. Они ни о чем не подозревают.
Он поклонился королю — складный человек, подстриженная седая борода, ярко-голубые глаза — и королеве, вышел из переполненной, шумной, дымной комнаты, битком набитой живыми людьми с их заботами, и пошел один в церковь, которую заметил еще днем.
Не в королевскую церковь. Эта была маленькой, тускло освещенной, почти незаметной на улице среди таверн и постоялых дворов, пустой в эту позднюю ночь. То, что ему нужно. Тишина, тени, солнечный диск над алтарем, едва различимый в этом застывшем пространстве. Он опустился на колени и помолился богу, чтобы тот дал ему силы сопротивляться тому, что его притягивает. Но в конце, поднявшись, он оправдал себя тем, что смертен, и хрупок, и недостаточно силен. Его охватило желание и одновременно страх.
У него промелькнула мысль, воспоминание, и он помедлил у двери церкви. В этом полумраке, освещенном лишь несколькими мигающими лампами, висящими на стенах слишком далеко друг от друга, Алун аб Оуин отстегнул свой кинжал, снял пояс и положил их на каменную полку. Сегодня он не взял с собой меч. Ведь он присутствовал на пиру у короля в качестве почетного гостя. Он обернулся в дверях церкви, в последний раз бросил взгляд назад, в темноту, где висел солнечный диск.
Затем вышел на ночные улицы Эсферта. Кафал затрусил рядом с ним, как всегда теперь. Он поговорил со стражником у ворот, и тот разрешил ему выйти. Он знал, был уверен, что так и будет. Сегодня ночью действовали силы, которые невозможно до конца понять.
Алун вышел на луг к востоку от ворот Эсферта и двинулся размеренным шагом на запад. В направлении дома, но не к нему. Дом был очень далеко. Он подошел к реке, перешел ее вброд, по пояс в воде. Кафал бил лапами по воде рядом с ним. На другом берегу принц остановился, посмотрел на лес, повернулся к собаке Брина — к своей собаке — и сказал тихо:
