Собравшись с мыслями, слегка робея, юноша держал ответ пред вторым из мастеров:
— Мир так устроен Родом, что Навь всегда сменяется Явью, а, затем, наоборот — свет меркнет и вновь сгущается тьма. Лишь захотел он так — и вмиг случилось. Удалился Род от дел, и потому, то уж прошлое нынче. Сидит Род дивом, безмолвствуя, на самой макушке Мирового Древа, и никто не знает, слышит ли он, видит ли он, что творится. Сила Рода была безмерной, она высшая, древняя и первая. Лишь он ведает свою силу до конца, смертным же нет дела до непознанного.
Есть великий Бог — сама воля Рода, воля жить и возрождаться, воля умереть и упокоиться. Он страж и властитель перекрестков, и никто не минует его. То мудрый Велес, и когда так зовут его, он навий бог, что готовит мертвое к грядущей жизни. Потому он еще сивый мороз, и холод — его стихия
Будет весна, это знает каждый селянин, и явится тогда сын Велесов, Яровит. Позовет парней и девчат яроваться в хороводы, затеет горелки да игры костровые — слюбятся смертные, и жизнь старая породит новую. Прольются вешние воды на луга и нивы — восстанет Мать Сыра-земля ото сна, взойдут брошенные загодя семена, и вновь зацветет все кругом.
Мороз ругается с Ярилой, отец ретится с сыном. Прежнее всегда спорит с грядущим. Минувшее все умиротворяет, стирая грани, а новое — манит и будоражит да пробуждает от смерти. Сойдутся боги — точно Навь сшиблась с Явью в буйной сече, но и тот и другой есть справедливый Велес, и то таинство Триглава. Каждой весной молодой Ярила сменяет сивого Мороза, а новый Велес заступает на место старого, но вскоре все повторяется.
Куда ж, казалось, на Ярилу-то Зимнего сеять? Овсени на дворе, солнце идет на убыль, вот-вот ударят морозы. Но ведут селяне братьев меньших на снег и кажут им где созвездие Лось.[41] Накормят скотину досыта, напоят, ублажат. B Велесовы дни снова досыта кормят они рогатых лучшими снопами. Кинет старый человек топор поверх стада крест на крест, а сын-то к нему подойдет и в ноги поклонится, приговаривая: «Батька Власом уважай, будет добрый урожай». Так каждый родич должен чтить пращуров, так Ярила кланяется отцу своему Велесу.
Чествуем его мы и в Ярилин Велик день. В разгар Цветеня выйдут первые пахари орать да ярить. И гонит селянин скот во поле, и кладет дань бескровную богу скотьему и сыну его ярому. Должен каждый волхв нивы обойти, да окликнуть покровителей: «Буй-тур ты наш храбрый! Ой, спаси скотинку добрую в поле и за полем, в лесу и за лесом, от волка хищного, от медведя лютого, от зверя лукаваго!»
И не тронет хозяин лесной ни телушку, ни быка. Он их выведет из чащи, коль заплутают, и к самому дому доставит, где чтут его и потому себя коровичами тоже кличут. Так водит он, пастырь, наших пращуров на лугах Ирийских, на полях кощных.
— И еще думаю, мастер, неспроста волхвы на Коляду по трое в избу заходят, — продолжал урок Ругивлад, — Сам видал, когда мал был. Чудными мне тогда казались. Ныне вижу — мудрость то стародавняя. Шел первый волхв очень стар в черной шубе, шерстью наружу, лохматый, страшенный. Шел с сумой через плечо, а в ней-то зерно, одно к одному, наливное, крупное, ярое. А другой, что вторым был — в рыжей шерсти, могучий и широкий, у него целых две сумы. Третий заходил — в белой шубе, совсем молод он, и сопель гудела в суме третьего, да не время ей до весны.
— Что ж, ладно речешь, юноша! — приступал к испытанию Третий мастер, — Ты ответь нам, тогда, отчего кличут Велеса Туром буйным. Коль сумеешь найти отгадку — ты минуешь первый порог. Лютогаст и Велемудр тобой не нахвалятся, да не главное для волхва — ратиться. Я подсказал Ругивладу тропочку! Выведет ли она на дороженьку?
— По весне всяк зверь ярится, — ответствовал словен. — Бер, покинув убежище, голоден и зол. Тур не терпит соперников и одного за другим бросает наземь в едва заметную ярь. Так мужи неистовые сходятся в лютой схватке проведать силушку, где мечи ломаются булатные — там на кулак находится кулачище. Пляшут ряженные и скоморохи в масках турьих, подзадоривая да подначивая. Все они под покровом водчего Велеса, который «велий есть», ибо по воле его смерть уступает жизни, а покой — яри.
Кратка молодость, не может смертный вечно яриться, вот и Яровит, великий воин, уснет смертным сном, чуть минует праздник Купалы и закрутится новый солнцеворот. Но пока рвется на свободу буйна сила — ничто не сумеет ее победить. Рьяный берсерк в краткие мгновения сечи равен Яру, и не даром чтит он любимца Велеса, и зовется именем его подлинным, и носит в себе дух его. И никому не устоять супротив берсерка, кроме другого буй-тура. Так и волхв, обращаясь к богу, становится им самим.
— Что порешим, братья? — спрашивал Третий у двух иных мастеров, Высокого да Равного Высокому.
— Вельми речист, словно соловей, но добрый молодец растет! Пусть идет себе, и да пребудут с ним боги! — молвили те.
— Ступай Ругивлад, но помни — даже в ярости жалко терять голову! — напутствовал словена Третий мастер, выпуская из пещеры.
И шел себе, юноша, и думал он о вещах чудных. Что иной народ идет супротив другого, а не ведает темный — одним богам молятся. Король данов — тот одарил Храм Свентовита белыми конями, а думает, будто умилостивил светлейшего аса — Хеймдалля.[42] Вот и свейские конунги гостили — те клали требы Велесу, точно своему Вальфёдру,[43] а потом почтили кровью вепря венедского Радегаста, именуя его лучшим из ванов — Фрейром.
Лишь волхвам да вождям доступно ныне древнее знание, лишь калики да бояны слагают былички о делах давних и сами же в них верят, и заставляют силой слов верить в эту придумку честной люд.
* * *
Через Сорочинские скалы путники перебрались с большим трудом, пестрые они, да больно острые.
— Просто чудом коня схоронил, — радовался словен, — Кабы знать, где проход — не полез бы ни в жизнь напрямик.
Заржал и скакун, когда, одолев последний склон, пред ними расстелились чистые поля, которым, казалось, нет ни края, ни конца.
Изумился словен раздолью широкому, как не дивился уж давно — просто любовь награждает человека совершенно иным зрением.
— Вот она какая, земля-красавица! Видывал я дальние моря, видывал чащи лесные, бывал в горах высоких да снегах. Не встречал лишь я доселе степных просторов. Говорят, что князь Владимир, Красно Солнышко, хоть и нравом крут, да не дурень вовсе — то с его руки, по его велению сторожат заставы богатырские эту землю от печенега, да хазарянина.
Не успел он так подумать, как почуял, дрожит земля. Огляделся волхв, не видать ли беды какой — и точно, слева на обзоре замаячили два силуэта. Присмотрелся — скачут витязи, блестят долгомерные копья, скачут — не иначе по его душу.
