— За этим тоже следит наблюдатель? — предположил я.
— Конечно. В пределах своего мира он отвечает за все. И только в случае, если он не справляется, возникает необходимость вмешательства извне.
— Так. Хорошо. А наблюдатели тогда откуда берутся?
— Откуда и все остальные. Просто, чтобы научиться принимать решения уровня наблюдателя, обычному сборщику потребуется набрать огромный опыт. Научиться нести на своих плечах груз ответственности не просто за мертвые души, но и за живые, а это на порядок сложнее. Поэтому наблюдатели подбирают помощников так, чтобы хотя бы один из них со временем смог бы его заменить.
Я заинтересованно качнулся вперед, после чего Шэд, вероятно, решил, что мне бы тоже не мешало присесть, и прямо из воздуха создал второй стул, на котором я и устроился с превеликим удовольствием.
— Так вот, наблюдатели… — вернулся к прерванной теме Шэдоу. — Когда настает время передать пост более молодому преемнику, они представляют кандидата контролеру, а тот, прочитав его душу, принимает окончательное решение.
— Значит, сборщики не находятся тут на пожизненной каторге? И не обязаны оттрубить на благо своего мира от момента первой смерти вплоть до второй, окончательной?
— Нет, конечно. Да и вопрос окончательной смерти выглядит достаточно спорно. К тому же путей, по которым может пойти душа, очень много. И путь собирателя — лишь один из них, причем не самый сложный. Но мы никого не неволим. Каждый делает выбор самостоятельно и исключительно по доброй воле.
— Да? А вон та смердящая гусеница утверждала обратное.
Контролер только вздохнул.
— Наверное, это моя вина.
— Твоя? — насторожился я.
— Когда-то эта душа была настолько безупречной, что ты бы не смог смотреть на ее сияние, не ослепнув. Хого… так его когда-то звали… при жизни был настоящим праведником. И смерть к нему пришла легко и безболезненно. Да и после он выполнял свой долг с редким терпением. И с таким энтузиазмом, что на должность наблюдателя прежний мастер представил его намного раньше положенного срока, но я не усмотрел в этом какой-либо угрозы. И только сейчас, читая эти заблудшие души, начинаю понимать, почему во всех мирах и во всех Вселенных… среди всех существующих видов разумных… только у вас, у людей, чистые души — это не просто величайшая редкость, но еще и не всегда благо.
Я удивленно встрепенулся.
— То есть быть безгрешным — это больше не достижение?
— Ваши души невероятно хрупки, — все так же задумчиво сообщил собирателей. — Но парадокс ситуации заключается в том, что чем душа чище и невиннее, тем она уязвимее.
— Хм. А мне казалось, наоборот.
— Не у вас, — качнул головой Шэд. И тут же поправился. — Вернее, не у всех вас. Это явление встречалось мне в описании лишь однажды, и, насколько я понимаю, данная аномалия свойственна именно вашей расе. А я не вспомнил о ней, когда позволил Хого занять должность наблюдателя.
— Что же в его душе было неправильного?
— Представь цветок, который вырос в теплой оранжерее, и за ним всю жизнь ухаживал заботливый и добрый садовник. Этот цветок по-настоящему прекрасен. Свет его лепестков способен очаровать любого. Однако при этом он не видел ни бурь, ни невзгод, не попадал под холодные ливни и не взбирался упрямо к свету, когда его стебелек был грубо помят пробегающим мимо мальчишкой. Как думаешь, что произойдет, если пересадить такой цветок из уютной теплицы на обычную грядку?
Я усмехнулся.
— Капец цветочку.
— Именно. Быть может, не сразу, но столкнувшись не с тепличной, а с настоящей средой, цветок обречен погибнуть…
— Или же стать как тот сорняк, что при желании может прорасти даже сквозь асфальт.
Шэд одобрительно на меня взглянул.
— Верно. Момент, когда цветок примет окончательное решение, кем ему дальше быть, уловить непросто. В ситуации, когда отчеты следуют лишь раз в пятьсот лет, выхватить первые изменения проблематично. Особенно если хрустальные лепестки были повреждены лишь с одного краю и до поры до времени отражали свет так же, как и всегда.
— С Хого случилось то же самое? — предположил я.
— Его душа оказалась слишком хрупка для той работы, что поручил ему наблюдатель. Всю свою прежнюю жизнь он прожил, не видя грязи. Один. Без людей. Отстранившись от всего плохого и умышленно не видя зла, он годами взращивал в себе смирение, доброту и кротость, не понимая, что настоящее просветление приходит не в спокойствии, а в борьбе. Добро бесполезно, если оно не приносит пользы. Смирение бессмысленно, если рядом нет тех, кто старается вывести тебя из равновесия. Легко быть праведником, когда перед тобой нет ни одного искушения. Поэтому все это — ложные истины, Олег. И поэтому же в безупречно чистой душе Хого однажды появилась первая трещина.
Я нахмурился.
— Что же его так поразило в работе собирателя? Частые смерти? Боль и кровь, без которых люди обычно не погибают? Не так уж много народу умирает в своих постелях, тихо и мирно испустив дух от старости. Обычно их убивают болезни, травмы, несчастные случаи, а то и другие люди. Наверное, Хого было трудно увидеть все это воочию? И слишком сильно это зрелище выбивалось из той картины мира, которую он для себя нарисовал?
— Причин было много, — спокойно отозвался Шэд. — Тот, чью душу я сейчас читаю, знает лишь то, что сумел прочитать в душе самого Хого. А Хого далеко не всегда позволял себе быть откровенным. Особенно в последнее время.
— Погоди, — встрепенулся я. — Дай угадаю… Ошибка наблюдателя заключалась в том, что он не заметил в душе Хого первого дефекта. И ты тоже его пропустил, потому что душа была светла, а за ее ярким светом одной-единственной темной точки можно было и не увидеть. Та самая аномалия, про которую ты говорил, встречается редко и, скорее всего, не на Ирнелле, иначе ты бы проверил парня дополнительно. Но Хого оказался первым. Быть может, на Ирнелле он такой и вовсе один. Поэтому в итоге его утвердили. Хого с энтузиазмом взялся за новое дело. А потом, наверное, и помощников начал подбирать себе под стать?
— Да.
— Значит, все души на твоем столе, что сейчас больше похожи на некко, тоже изначально были безгрешными? — снова предположил я, чувствуя себя так, словно открываю Америку.
Шэд грустно улыбнулся.
— Подобное притягивает подобное. А Хого хотел для Ирнелла лишь самого лучшего, поэтому искренне верил, что и сборщики у него должны быть такими же безупречными, как он сам. И ему даже повезло найти единомышленников. Новые собиратели его боготворили.
— А со временем он настолько уверился в своей миссии, что принялся направо и налево творить понятное только ему добро? — тут же насторожился я. — Это ведь его была идея создать на Ирнелле уникальную расу?
— Вот уже и ты научился читать чужие мысли, — иронично хмыкнул контролер. — Но ты прав: идея улучшения вверенного им мира настолько захватила эту четверку, что в один прекрасный день они замахнулись на большее и решили улучшить…
— Человека?
— Хого показалось, что люди слишком несовершенны, — одобрительно кивнул Шэд. — Несмотря на то, что он всеми силами стремился им помочь. И вот однажды в его голове родился план. После чего сборщики начали искать по всему Ирнеллу…
— Чистые души, — снова подсказал я.
— Да. Которым после благополучно установленного контакта было предложено поучаствовать в одном непростом, но крайне интересном эксперименте.
— Как мне это знакомо… — невесело улыбнулся я. — Готов предположить, что недостатка в добровольцах не было. Люди, воодушевившись благостным видом явившихся к ним сборщиков, охотно согласились проапгрейдиться, после чего на Ирнелле появились первые изоморфы. С этого же момента в мире начался маго-технический бум и наступила эпоха всеобщего благоденствия. Новые открытия, фантастические возможности, свободно пропускающая изоморфов изнанка, ставшая для первых «барьерников» прекрасным новым миром, который можно было исследовать и изучать хоть до посинения… Но, как это обычно бывает, все хорошее однажды закончилось. А все потому, что главный благодетель захотел сделать… что? Какая еще великая идея пришла в светлую, итить его за ногу, голову Хого?
