По пути в университет на парочку таращились все, кому не лень. Две хомобестии на лошадях – цирк, да и только! К сожалению, одними взглядами дело не ограничивалось.
– Ты видел?
– Курица на насесте!
– И собака при ней. В шляпе!
– Умора!
– Тише ты! Будет тебе умора…
На шепотки за спиной Келена не обращала внимания. Казалось, она едет по пустым улицам. Доминго же снимал треуголку, раскланиваясь направо и налево. Его глазки безошибочно находили самых рьяных крикунов, главным образом – крепких детин, с кого можно и спросить за дерзость.
Им он улыбался с поощрением.
Верно говорил капитан Штернблад: добрая улыбка и мундир – самое убедительное сочетание в мире. Особенно если улыбается псоглавец в мундире лейб-стражи, известного сонмища головорезов. Вот и сейчас помогало – горлопаны тушевались и расточались без последствий.
Толпа студентов у входа в Универмаг повела себя на удивление прилично. Косые взгляды имелись в изобилии, но даже чуткие уши Доминго, освобожденные от гнета треуголки, не услышали издевательств. Хмыкнув, он помог гарпии спуститься с лошади.
– Спасибо, Доминго. Передай мою благодарность капитану.
– С р-радостью!
– Я заканчиваю в три пополудни.
– Буду здесь.
– Доброго утра! – взъерошенным воробьем к миксантропам подскочил Яцек Деггель. – Скорей, Келена! Лекция вот-вот… окно я открыл… Ой! Мамочки…
Увидел. Изменился в лице. Заморгал, не веря собственным глазам.
– Что случилось?
– Идем, – сухо ответила гарпия. – На лекцию опоздаем.
* * *
Вода в канале была похожа на рыбью чешую. Серебряные блестки, мелкая рябь. Сдавленная с двух боков, вода грузно колыхалась. От нее попахивало. Под мостом плавали чьи-то потроха. Хорошо, если трески. На набережной Согласия стояли рыбаки с удочками. Время от времени кто-то из них взмахивал удилищем, словно насекомое – усиками.
И вновь воцарялось спокойствие.
Самое забавное, что канал получил название Рыбного не из-за рыбаков, цвета воды или тощих анчоусов, которых таскали любители острых ощущений. Раньше, при Пипине, канал значился на картах, как Куртуазный. Он был чист и якобы благоухал. По нему плавали гондолы с кавалерами. Кавалеры пели серенады, аккомпанируя себе на расстроенных мандолинах. Платить оперным тенорам, берущим за тебя верхнее «до», считалось унизительным.
С набережной Согласия рукоплескали согласные на все дамы. Мало-помалу дамы перебирались в гондолы, стараясь не замочить оборки платья, и уплывали с кавалерами, обмахиваясь веерами.
– Сцапал рыбочку, – говорили зеваки. – Жарить повез.
Так Куртуазный канал ушел в прошлое, став Рыбным. Даже карты переписали заново, не споря с гласом народа. Следом ушли в прошлое кавалеры, перебравшись на другие, более обустроенные для амурных дел каналы. За кавалерами вприпрыжку удрали дамы. Остались упрямцы-рыбаки, редкие прохожие, да пара нищих, кого удачливые коллеги по цеху прогнали с хлебных мест.
Один из нищих сидел в начале моста.
Ему повезло – у него действительно не было одной ноги. Ушлые реттийцы сразу подмечали обманщиков. Лепишь язвы из мякиша? Пускаешь брехливую пену? Шиш тебе, а не милостыньку! Таким если и подавали, то исключительно нотации о правде, которая всплывает, словно сами знаете что, и о Вечном Страннике, который шельму метит.
Настоящих же увечных привечали, простите за сомнительный каламбур. Вот и сейчас – время раннее, а у нищего за пазухой уже грелась звонкая компания грошиков. И калач он жевал с маком. Добрая булочница оделила. И сверху монетка упала – прямо в ладошку.
Будто с неба.
– Низко кланяемся, благодетель…
Нищий замолчал. Не говоря ни слова, он следил, как к мосту приближается могучий караковый жеребец с тщедушным всадником. Часто ли такие люди, как капитан Штернблад, посещают захудалый канал на окраине? Часто ли они бросают подаяние скромному калеке? Да еще издали, торопясь обрадовать несчастного?
Славный денек, удачный…
Поперек седла капитан вез тюк исключительных размеров. В тюке скрипело и погромыхивало. Казалось, туда засунули рыцаря в полном доспехе. Спешившись, Штернблад привязал жеребца к перилам, сдернул тюк, сунул подмышку и взошел на мост. Он напоминал убийцу, спешащего избавиться от тела. Или муравья, вцепившегося в добычу много больше себя самого.
Сбросить тюк в воду капитан не торопился. Поклажа с грохотом упала в пяти шагах от нищего. «Украсть?» – мелькнула у того безумная мысль, вызвав приступ хохота. Нищий представил, как удирает прочь с тяжеленным тюком, скача на одной ноге, а за ним безуспешно гонится капитан верхом на жеребце.
«Надо Жирной Баське рассказать. Пусть тоже посмеется.»
– Эй, ты! Ты сидишь здесь ночами?
– Никак нет, господин капитан! – с неожиданной молодцеватостью отрапортовал нищий. – Я по ночам не работаю.
– Жаль…
Капитан бродил по мосту, о чем-то размышляя. Наконец он остановился у перил, где зиял пролом. Именно здесь Доминго, сын Ворчака, отправил в канал дерзкого вонючку. Пролом заинтересовал капитана. Он долго разглядывал измочаленные края деревяшек. Пнул ногой два ближайших столбика. Отломил острую щепку и искрошил в пальцах.
– Ну, допустим, – буркнул он, хмурясь.
– Бездельники, господин капитан, – доложил нищий. – Чинить не спешат. А ну как почтенный сударь навернется? Оно запросто, если хлебнул лишку. Буль-буль, и привет, Нижняя Мама…
– Это хорошо, что бездельники, – странно заметил Штернблад. – Это нам на руку…
Внезапно он нанес пару-тройку ударов в воздух. Упал, будто сбитый с ног, покатился по деревянному настилу, борясь с невидимкой. Нищий, открыв рот, наблюдал за баталией. «Колдовство? – предположил он. – Вражеский малефициум? Злоумышляют, а?» Пока он тянулся за костылем, желая ковылять отсюда прочь, или огреть злодея-невидимку, одолевавшего Штернблада, все решилось само собой.
Капитан извернулся ужом, встал на колени, ухватил тюк – и, как врага, швырнул на перила, в семи локтях от старого пролома. Захрапел испуганный жеребец. Нищий от страха закрылся костылем. Перила не выдержали, сломались под тяжестью. Тюк упал в канал – буль-буль, как выразился попрошайка, и круги по воде.
– З-зараза! – хором резюмировали рыбаки. – Весь клев испортил!
Пропустив комментарий мимо ушей, Штернблад встал. Отряхнулся, снял плащ, внимательно осмотрел. Минут десять, с тщанием коллекционера, сравнивающего оригинал и копию, он изучал оба пролома – прежний и новый.
Кивнул – и, насвистывая, пошел к жеребцу.
