Снаружи выла ветром ночь, а в убежище, где скрылся Еруслан, тепло и тихо — порывы ветра лишь изредка врывались под своды пещеры, тревожа языки огня.
— Кто ты, отец? — почтительно спросил у старца Еруслан.
— О, моё имя тебе ничего не скажет. — отозвался тот. — Мои лета так древни, что я сам забыл счёт своим годам. Но было время, когда и я был молод. С тех пор осталось во мне лишь стремление к скитаниям да беспокойство.
— А что же было, что лишило тебя покоя? — спросил усталый витязь, предвкушая, что нашёл он в старце собеседника, который понимает тревогу молодости и её стремление в поисках судьбы. Да, большое счастье обрести слушателя для своих печалей, своих терзаний и своих невысказанных слов!
— О да! — просветлел глазами незнакомец. — Я любил!
Любил! Как сладко отозвалось в душе это волшебное слово! Как будто нити невидимые протянулись между собеседниками, соединив их память и сердца в родстве! Какое счастье встретить того, кто понимает тайные звуки сердца и пение души!
— Как звали твою возлюбленную? — спросил гость. — Вы были счастливы? Как долго длилась ваша с нею жизнь? Скажи, отец, возможно ли гореть огню любви десятки лет с тем, чтобы согревать сердца супругов долгой страстью?
— О, нет. — старик закрыл глаза рукою. — Моя история не увенчалась союзом долгим и не была счастливой.
Чудесно! Есть ли что более волнующее, чем рассказ о страданиях любовных, разлуке двух сердец и неутолённой страсти?! Истории о расставании влюблённых издревле служат пищей доброй страсти и неизменно греют своим возвышенным трагизмом затронутые чувством юные сердца! Так Еруслан горел желанием поведать о своей Радмиле, о своих вздохах, снах, ночных видениях, безумной скачке по полям, скитаниям в горах и всех тех подвигах, что делают влюблённые, которых постигла горькая разлука.
— В те дни, когда был молод я. — заговорил старик. — была средь всех прекрасных юных дев одна прекраснейшая всех девица. Стройнее стана не было среди её подруг. Глаза её напомнали мне два северных прозрачных озерца — так ярок был и так кристален взор их. Но, так же холоден и так же неприступен.
— О, да! — с чувством отозвался витязь. — Глаза моей любимой мне напоминают северные звёзды — далеки и ярки! Хотел бы я…
— Но сердце девы юной было словно сковано холодным льдом. Её краса — вот что её пленяло! Она была собой увлечена! Как горный лёд, который смотрит в небо и не отражает ничего иного! О, это сердце, ему имя — камень! Сколь раз пытался я увлечь его любовной песней, склонить к взаимности венком из лилий — даром нежных чувств! Она смеялась.
Старик вздохнул и поднял вверх глаза, в которых отражалась грусть.
— И что же?.. — не смея прерывать воспоминаний старца, спросил гость молодой одними лишь губами, так потрясла его история неразделённой страсти.
— Я решил, что растоплю лёд её сердца дорогими подарками, раз венки из лилий и нежный зов мой не трогают этого полного гордыни сердца. Я стал разбойником и слава обо мне прогремела среди лесов и гор. Я был суров и грозен, я грабил на дорогах, срывал с прохожих шапки, резал кошельки. Я ожесточился сердцем и думал об одном: как угодить ей.
— О, да, я понимаю. — шепчет гость. — Страсть жестока…
— Когда я встретил её на девственном лугу, она едва взглянула на все сокровища, что бросил я к её ногам. Она смеялась, слушая мои признания.
— Но это бессердечно! — вскричал влюблённый Еруслан. — Как можно?! Вот моя Радмила…
— Тогда решился я на страшный шаг. — прервал его старик. — Я кинулся на поиск тайных средств, что подчиняют душу девы и обращают её в страсть. Колдовские чары, любовные отвары, привороты, зелья — вот что решил постичь я ради обретения её любви! Я словно обезумел, желая с ней соединиться! Все мои мысли, все чувства поглотила эта неразделённая любовь!
Герой безмолвствовал, горящими глазами глядя на собеседника. В душе Еруслана полыхал пожар, неистовствовали чувства. Сильно билось сердце, в висках стучала кровь, на щеках румянец, дыханье тяжко прерывалось, как будто самый воздух обжигал искусанные губы.
— И я вовлёкся в долгий поиск волшебного состава — того, который лишь один мог приворотить ко мне любовь моей Фаины.
— Так её звали Фаиной… — молвил Еруслан.
— О, да! Фаина — моя непроходящая сердечная печаль! Её прекрасный образ тревожил меня долгими ночами, когда я занимался в глубине пещер возгонкой магических веществ, паров таинственных металлов, слёз кремня, дыхания рассвета, плавкой изумруда, и добыванием сока из философского камня. Я забыл про всё: время для меня утратило свой ход, и годы превратились для меня в минуты. И вот настал момент, когда однажды собрались на дне сосуда две капли волшебного состава, который должен был мне подарить любовь Фаины. Я вышел из пещеры, вдохнул сожжёнными ноздрями воздух раннего утра, взглянул ослепшими глазами на верхушки гор и проглотил те две бесценных капли. В тот же миг раздался гром, затрепетали камни, пронёсся ветер, и вот передо мной возникла тёмная фигура.
— Любовь моя! — вскричала старенькая старушонка. — Я твоя навеки! Люби меня! Я вся твоя! О, витязь, то была она! Моя Фаина — дряхлая и чёрная, как сгнившее дупло! Кривая и горбатая, как чёрный пень! Я слишком долго занимался опытами и не заметил, как сам состарился и поседел! Но приворот подействовал — она в меня влюбилась! И требовала нежных ласк! А я почувствовал в душе лишь холод и отчаяние смерти. И кинулся я прочь, а за спиной моей звучали страшные проклятия — моя Фаина за эти многие года, что я провёл в темнице возле тигелей и перегонных кубов, сама приобрела способности колдуньи! Любовь её мгновенно обратилась в испепеляющую ненависть. С тех пор она шатается по свету, ища меня и стремясь во всём испортить мне существование. Лишь этот горный и суровый край ей недоступен — здесь я укрываюсь от её злодейства.
Старик умолк под взглядом потрясённого героя. Он горестно поник седою головою, и на макушке его отчего-то красовался засохший старый мухомор.
* * *
Два добрых друга и спутника — Ратмир и Румистэль — коротали дорогу в разговорах. И разговор, понятно, то и дело шёл о любви и девах — ведь оба собеседника были довольно молоды. Пытливый хан Ратмир искал случая дознаться о тайной страсти своего товарища, а тот в свою очередь старался разговорить Ратмира.
— Послушай, Румистэль, я видел, собственными очами наблюдал, как холоден ты с девами был в те три дня, что мы гостили в волшебной обители любви. — заговорил Ратмир. — Ты вроде и ласкал их, вроде увлекался, но как-то очень отстранённо: как будто видел вдалеке иную, недоступную тебе вершину страсти. О ком мечтаешь ты, мой друг, о ком ты иногда вздыхаешь, как будто нечто есть, что неуловимо избегает твоих объятий? Мне кажется, ты так хорош собой, так смел, умён и свободен в мыслях, что нет женщины, которая бы не польстилась на счастье быть с тобой.
