использовать магию.
Сердце колотится. Какая-то часть меня желает показать, что я не сплю, чтобы Исольда не рассказывала всего этого.
Но я не стану, потому что слишком сильно хочу узнать ее искреннее отношение.
Я изо всех сил стараюсь не шевелиться и дышать ровно и спокойно.
— И всего несколько раз… — Исольда тяжело сглатывает, потом очень аккуратно продолжает. — Той ночью, когда мы ушли… мы хотели защитить наших родителей. Может, идея и была плоха, но на тот момент мы не видели другого выхода.
Я прижимаю руки к груди и вцепляюсь в подвеску на шее. Платье фейри ее не прикрывает, и в суматохе я почти о ней забыла. Но флакон на месте. Он цел и невредим; беспокойные пальцы скользят по гладкому стеклу.
— То есть нет, — говорит Исольда. Ее руки скребут по камню, когда она устраивается поудобнее. — На моей памяти они ни разу не швырялась молниями и не создавала порталы. И я не представляю, как использование такой силы ей не навредило. То есть я рада, что не навредило. Мне невыносимо видеть, как она страдает. Но…
Незаконченная мысль повисает в воздухе. Она вроде как боится за меня… и боится меня.
Снова раздается возня, шорох, а потом Рейз говорит:
— Тебе надо поспать.
— Но…
— Я подежурю.
Вероятно, Исольда колеблется, потому что когда я снова слышу голос Рейза, то прямо вижу негодующую ухмылку на его лице:
— Не занудствуй и не беси меня.
Исольда фыркает, но не спорит. Через мгновение я чувствую исходящее от нее тепло, когда она устраивается на камне в нескольких сантиметрах от меня, и слышу ее ровное дыхание. Несколько беспокойных часов мы отдыхаем на плоских холодных камнях, прижавшись друг к другу, чтобы согреться.
Я просыпаюсь достаточно рано, чтобы увидеть, как встает солнце, а небо медленно меняет цвет от розового до серебристого, а потом — незабудкового голубого.
* * *
При свете дня каменная площадка выглядит ничуть не дружелюбнее. Мы находимся на дне глубокой расщелины, белизна тянется во всех направлениях. После векового запустения плющ и серые потеки пытаются занять место в сердце горы, но мне все равно тяжело смотреть на такую яркую поверхность.
Наконец Исольда просыпается. Олани, которая обычно встает до рассвета, тоже с трудом выбирается из объятий сна.
— Рейз! Ты меня не разбудил! — сурово ворчит она, постанывая от боли и поднимаясь на ноги.
Он дрыхнет на камне в паре метров от нее, подложив руки под голову.
— М?
— Тебе еще больно, — поворачиваюсь я к Олани. — Я подумала, что вам лучше выспаться.
Она зевает:
— Ты думаешь, я раскисну из-за одного укольчика стрелой?
Олани наклоняет голову к Исольде. Моя сестра старательно делает вид, что еще не проснулась, и безуспешно прячет лицо, пытаясь прикрыться короткими волосами. Олани тычет ее в бок.
— Мне все равно, чего ты хочешь, — бубнит Исольда. Вяло потянувшись, она начинает шевелиться.
— Сол. — Я не знаю, что сказать. Я хочу сказать: мне жаль, что наши пути разошлись. Мне жаль, что тебя превратили в лису. Мне жаль, что я тебя испугала. Мне жаль, что тебе пришлось волноваться. Мне жаль, что я вот так все заканчиваю.
Но я не умею произносить такие слова, поэтому просто спрашиваю:
— Как твоя нога?
Наши две таких одинаковых пары темных глаз смотрят на ее штанину, обтягивающую опухшую, забинтованную, деформированную лодыжку.
— Уже лучше, — врет она, пытаясь улыбаться.
С тихим стоном Олани наклоняется и обхватывает рукой голень Исольды. Тоненькая нога почти полностью помещается в ее ладони.
— Ах ты врунишка, — бормочет целительница. — Тебе же адски больно.
Исольда нахохливается и глядит на меня.
— Я стараюсь держать лицо!
Олани вздыхает. Она медленно и глубоко дышит, потом закрывает глаза, сосредоточенно морщится.
— Погоди, — говорю я и накрываю ее руку своей. — Тебе хватит сил?
Олани молча смотрит на меня.
— Давай помогу.
Не могу не заметить, что на вопрос она не отвечает.
Внезапно к нам подходит Рейз, потягиваясь на ходу.
— Доброе утро, — зевает он, напуская на себя чересчур бодрый вид.
Я беру Исольду за руку. Она сжимает мою ладонь, пока целительная сила Олани перетекает в сломанную лодыжку. Потом расслабляется:
— А вот так и правда лучше.
Олани улыбается, откидывает со лба выбившиеся из прически пряди.
— Все равно ты пока никуда не пойдешь.
Мы делим скудный, жалкий завтрак из найденных в аптечке Олани съедобных трав и обсуждаем то, что неизбежно должно произойти.
— Значит, идем мы с Рейзом, — подытоживаю я, обхватывая себя руками. Это не так просто, потому что поверх платья я набросила его страшно непрактичную куртку, чтобы прикрыть руки и плечи. Пришлось подвязать ее на талии и закатать манжеты. Рейз остался в нижней рубахе с длинными рукавами, подрезанной для удобства, а Исольда вообще сидит босиком, потому что мягкие сапожки, подаренные фейри, мне сейчас нужнее, чем ей. — Вы обе ранены, и мне очень не нравится оставлять вас одних, но…
Исольда кивает:
— Хоть нравится, хоть нет, но надо поскорее все закончить.
Не знаю, что сказать. Это было ее приключение, и вот мы подходим к его завершению. Мне бы испытывать облегчение, но я тревожусь как никогда.
Олани глубоко вздыхает:
— Ты права. — Она истощена и ранена, но ее темная кожа по-прежнему нежно сияет, когда она складывает руки на груди. — Я пока подумаю, как можно ускорить заживление. А вы идите в Хранилище.
Рейз кивает, но, когда переводит взгляд на пятна крови на одежде Олани, вид у него становится виноватый.
