Светлана вся сжалась. Сидх помолчал и добавил:
– Чем мне только ни приходилось заниматься в жизни, доводилось быть и орудием, но как орудие для пытки меня использовали в первый раз. И мне не хотелось бы повторять этот опыт.
Светлана села. Плащ сполз с нее. Магический шар давно погас, исчерпав вложенную в него Чи, и спина ведьмы смутно белела в полутьме.
– Мне нравятся мужчины, – сказала она глухо. – Нравились. Но так получилось, что меня… в общем… я изменила мужчине, которого любила, со злости. А он узнал об этом. И он больше ни разу не коснулся меня, но привел троих здоровых грузчиков из порта…
– Козни Илу, – вырвалось у Ринке.
Светлана обернулась и закончила, глядя прямо в мерцающие зеленью глаза сидха:
– А сам стоял и смотрел…
– Так что же ты не сказала? – раздался голос Карины. Ведьма, как оказалось, тоже не спала. – Ринке прав, я бы не стала тогда заводиться…
– Так ты не спрашивала, – сказала Светлана.
– Как я могла спросить, Светик, – пробормотала растерянная подруга. – Я и подумать не могла, что…
– Прости, – сказал Ринке.
– Не за что, – ответила Светлана. – Наоборот, я благодарна тебе. После того, как… ну… когда они закончили… я сошла с ума. У нас в Боремии хорошие врачи, знаешь… Они используют все известные методики. Эльфийские, мандреченские, даже те из тайн, которыми оборотни Боремии пожелали поделиться с людьми. Они берут все, что работает. Одна из этих методик, теория Тиграна, мне и помогла. Врачи вернули мне рассудок. Но я долго думала, что вернуть мне способность желать мужчину никто не сможет.
А ты – смог, – закончила она и нагнулась, чтобы поцеловать Ринке.
Ахмет заворчал, сел на козлах. Экен зевнул прямо в лицо Арге, почесал под мышкой.
– Да не сбежал он. Рин здесь, в нашем фургоне, – сказал наемник.
Командир каравана остановился.
– Всю ночь прокувыркались, как фургон не развалился только, – продолжал Ахмет с завистью. – Я все ждал, когда меня на подмогу позовет. Так нет, отвалял обеих один…
Арга повернулся и направился к задней части повозки, где находился вход в фургон. Клапан оказался закрыт, но не зашнурован. Капитан резко отбросил ткань.
Как раз вовремя, чтобы увидеть, как обнаженная Светлана целует Ринке. Арга не видел ее лица – его скрыли распущенные роскошные волосы ведьмы. Но он не сомневался, что ведьма сейчас улыбается любовнику.
– Доброе утро, господин капитан, – непринужденно сказала Карина. Она лежала с другой стороны от сидха и поэтому заметила ворвавшегося Аргу. Светлана начала оборачиваться, но капитан не хотел смотреть на ее лицо.
– Выйди, Ринке, – сказал он.
Арга опустил матерчатый полог и еще несколько секунд стоял перед ним, кусая губы. Он видел, как задвигались силуэты на кровати.
– Но у тебя ведь есть уже две броши, – услышал он голос мандреченки. – Так ты со своими ухажерами даже не спала?
Целительница отрицательно покачала головой.
– Это высший класс мастерства, Светик, – сказала Карина.
– А вот где мои штаны, это тот еще вопрос, – произнес Ринке и поднялся.
Капитан отвернулся. Он стоял, глядя на низкий свод ветвей у себя над головой. Там сидела белочка, свесив вниз пушистый рыжий хвост. А в лапах было что-то зажато, наверное, орех или гриб. Зверек внимательно смотрел на человека, черная бусинка глаза блестела в лучах восходящего солнца. Убедившись, что Арга не представляет опасности, белка принялась завтракать. Белочка лакомилась грибом, а капитану казалось, что острые зубы грызуна раз за разом впиваются прямо ему в сердце.
Ринке выпрыгнул из фургона, на ходу застегивая штаны. Сидх так спешил, что не стал надевать рубашку. Но, скосив глаза, Арга увидел на запястье проводника неизменные серебряные часы.
– Можно выступать через пятнадцать минут, – сказал Ринке. – Или придется подождать еще час, а только потом двигаться.
Арга повернулся и увидел, что Карина высунулась из фургона. Ведьма подавала сидху рубашку. Ринке стоял боком к капитану, и Арга видел только краешек сдержанной улыбки сидха. Мандреченка наклонилась, показав грудь в застегнутой только до середины блузке, и поцеловала сидха.
– Мы выступим через пятнадцать минут, – сказал Арга.
Ринке обернулся.
– Так точно, господин капитан, – бодро сказал он.
Крон смотрел на огромные напольные часы и пытался понять, что же здесь не так. Наконец он сообразил, в чем дело. Маятник, оканчивавшийся стальным полумесяцем с острым нижним краем, не двигался. Маг очень удивился.
Цепь маятника надо было перетягивать раз в два дня.
Крон поднялся с ковра, случайно задев ногой лежавшую рядом женщину. К магу пришла память тела – он не раз касался этого тела ногой за то время, которого хватило часам, чтобы остановиться.
Впрочем, касался – это мягко сказано.
Брюн это тоже помнила, причем гораздо лучше, чем сам Крон. Она вздрогнула и закрыла руками лицо.
Маг выпрямился. Он стоял и смотрел на Брюн. «А „Мадлен" ей совсем не подходит, – подумал Крон. – Для этого имени она слишком умна. И целеустремленна». В ней ничего не осталось от той великолепной, надменной актрисы, что пленила сердце Крона. Когда Брюн пришла в кабинет имперского мага, ее черное блио было измято. Теперь одежда превратилась в лоскутки, рассыпанные по ковру черно-красным веером, словно осенние листья. Ее обнаженное тело уже ничего не вызывало в Кроне – ни желания, ни стыда за огромные черные синяки и взбухшие глубокие ссадины, ни вины.
Впрочем, торжества и удовлетворения оно тоже не вызывало.
Крон чувствовал лишь бескрайнюю пустоту внутри, да еще, быть может, немного горечи.
Он не стал пинать Брюн ногой под ребра, хотя поначалу хотел это сделать. Маг подошел к часам и взялся за гирьку, выполненную в форме черепа. Цепь пошла вниз с тихим скрежетом. «Надо будет сказать, чтобы прислали мастера смазать часы», – рассеянно подумал Крон. Он хотел перевести стрелки, но сообразил, что не знает, сколько сейчас времени. Часы остановились, когда была четверть первого – но какого дня или ночи, оставалось неизвестным. В кабинете царил полумрак, но это еще ни о чем не говорило – тяжелые шторы на окнах были опущены. Крон не испытывал ни малейшего желания поднимать их. Маг вдруг ощутил, какой затхлый воздух в кабинете. Ароматы стухшей крови, пота, спермы, боли и слез смешались в густой коктейль. Крон из всех напитков предпочитал воду, а из всех запахов – чистый, терпкий аромат весеннего леса. «Все-таки придется поднять шторы», – подумал маг. За окнами было темно. Когда Крон открыл раму, порыв ветра с площади принес откуда-то запах жареного мяса. Желудок свело судорогой. Маг попытался вспомнить, что он ел последние два дня и ел ли вообще, но память выбросила только солоноватый вкус человеческой крови и плоти.
