Пересохший голос его словно с неба грянул. И сразу грозная тишина сгустилась вокруг мальчишки.
— Он сам мне сказал, сам! — бледнея от храбрости, соврал мальчишка.
Тотчас очутился он в железных лапах Язвительной Бороды и завопил благим матом, немногим только опередив крепкую затрещину по лбу. Мужичок перевернул мальчишку набок и принялся охаживать его как пришлось.
— Ну-ка, вздуй его! Поучи его хорошенько! — сердечно поощряли усердие Язвительной Бороды зрители.
— А ему не надо! Не надо ему ничего! Не надо! — Бессмысленные вопли мальчишки не принимались во внимание.
Но ведь не для того Золотинка подвергла себя поношению, чтобы нахватать оплеух и колотушек без всякой пользы для дела! Она вывернулась ужом, зверски цапнула зубами жесткую руку мужичка и, когда тот ахнул, вырвалась бежать — с таким расчетом, понятно, чтобы вовремя остановиться. И это ей удалось сразу же — с двух шагов! — бухнула головой в живот жирного дядьки, полагая, что этот все выдержит — но не тут-то было! Толстобрюхий не держал удар, охнул и полетел наземь, открывая путь к бегству.
Да куда ж ей было бежать? Перескочив опрокинутое тело — трудно было все же удержать естественный порыв к воле! — Золотинка заставила себя споткнуться, чтобы неповоротливые мужики успели ее, черт побери! наконец поймать.
Теперь уж Золотинка принялась вопить, не дожидаясь, когда ее отделают.
— Зачем ему столько жратвы, его к Замору все равно уволокут! Все равно ведь сейчас уволокут!
Поняли тугодумы! Золотинка, схваченная в несколько рук, получила всего два или три тумака и мужики приостановились.
— Куда уволокут?
— Что ты мелешь?
А вот что. Золотинка позволила себе коротенько похныкать (и то уж они рассвирепели: будешь ты говорить?!) и потом изложила — с должным количеством слез и всхлипываний — как ведь оно все вышло.
Вышло же так, что мальчишка забрался — без дурного умысла! — под чью-то кибитку и не мог потом вылезти, не дослушав разговор двух мужиков…
Тут рассказ мальчишки был прерван проницательным замечанием, что, верно, не под кибитку, а в кибитку, под рогожу, где харчи лежат. Пару наводящих вопросов в дополнение к хорошей оплеухе помогли прояснить истину: дело обстояло именно так, как предполагали бдительные искатели. Однако намерения были чистые, самые невинные, слезно продолжал утверждать он вопреки новым оплеухам и вопрос за незначительностью был оставлен без разрешения.
Так вот, забравшись в кибитку с самыми невинными побуждениями, мальчишка, понятно, не мог вылезти, когда возвратились хозяева и затеяли тут же у закраины кузова разговор. Эти двое — мальчишка и сейчас мог бы признать их по голосам — сговаривались похитить столпника и передать его по сходной цене Заморке… то есть судье Замору из надворной охраны. Затем что Замор, сколько ни бьется, не может пройти через дворец. Ничего у него не выходит и не выйдет. Потому-то, рассуждали злоумышленники, Замор ничего не пожалеет за праведника, который кого хочешь тебе проведет через блуждающий дворец.
После первых, наставляющих затрещин ничем не нарушаемое более, гладкое повествование мальчишки было принято с возрастающим, уважительным даже вниманием, как того и требовал затронутый предмет.
Народ хотел подробностей, и Золотинка, разумеется, не скупилась. Она припомнила, в частности, что заговорщики рассчитывали без помех скрутить и увести под покровом ночи старца, но опасались Замора — тут они колебались, не зная, чего ожидать от всемогущего вельможи, и удастся ли договориться. И как добраться до самого Замора, когда у застав болтаются на деревьях повешенные и стража без разговоров отстреливает простаков, которые пытаются по старой памяти поговорить по-хорошему. Кто решится пойти на переговоры? И не выйдет ли так, что Замор, уяснив себе существо дела, отнимет у заговорщиков столпника за здорово живешь? И не лучше ли написать письмо прежде, чем соваться в воду, не зная броду? И если найти грамотного человека, то сколько он возьмет, чтобы написать? И можно ли доверять грамотею, не придется ли взять его в долю? И если уж брать в долю, то не лучше ли и послать самого грамотея с письмом? Авось обойдется.
Вот так они рассуждали между собой, ни слухом, ни духом не ведая о затаившемся под рогожей мальчишке. Ясное дело, что выбравшись наконец благополучно из кибитки, мальчишка пришел поглядеть на столпника и тут уже сообразил, что все эти яства, подаяния доброхотов ему уже не понадобятся.
Где кибитка? — волновался народ. Разумеется, Золотинка не затруднилась бы показать им и кибитку, если бы та по несчастью не запропастилась куда-то.
Взамен кибитки сошли следы от колес, ободранный лес вокруг, мусор в прибитой траве, следы копыт и, наконец, конский навоз, как живое свидетельство действительности вызванных Золотинкиным воображением призраков.
К тому в следствие общего возбуждения умов нашелся тут же и очевидец, нескладный парень в низко подпоясанной рубахе, который незамедлительно принялся размахивать руками, чтобы подтвердить все сказанное мальчишкой слово в слово, поскольку и сам видел кибитку, злоумышленников и вообще — всё.
Народ загомонил. Необыкновенным образом кощунственный замысел злоумышленников возбуждал среди всеобщего разброда не совсем ясные еще надежды и потребность действия. Никому, по видимости, до сих пор и на ум не всходило, что надо рассматривать святого старца не только как живой оберег, но и как непосредственную ценность, которую можно обменять на некие иные блага и услуги, если не прямо на деньги. Последнее, к чести искателей, не обсуждалось.
Золотинка больше не вмешивалась, полагая, что семена посеяны и нужно ждать всходов. Она рассчитывала, что искателям не понадобится особенно много времени, чтобы сговориться, и, в самом деле: не стесняясь столпника, который лишь зыркал по сторонам осмысленными глазами, искатели достигли взаимопонимания уже к полуночи. Тут только Золотинка почла за благо настойчиво о себе напомнить — к полуночи не просто начали ее забывать, но и забыли напрочь.
— Не понесу я ваше письмо! Письмо никакое не понесу! — взревела она вдруг ни с того ни с сего. — Что я лысый?
Неожиданный вопрос подоспел как раз в ту пору, когда засаленный грамотей с багровым носом и двумя лихими перьями за ушами, пыхтя и страдая от бесконечных помарок и переделок, заканчивал, повинуясь дружному хору искателей, исчисление условий и требований, которые обладатели святого старца выдвигали Замору в обмен на уступку. Оно и в правду, что по позднему времени требования искателей начинали принимать баснословный, чрезмерно размашистый характер, так что кое-кто из наиболее вдумчивых составителей письма втайне от товарищей чесал потылицу. Тут Золотинка очень кстати о себе и напомнила.
