Ни обнять, ни сказать про любовь. Этель никогда не говорила с матерью по душам и обо всем, что с ней произошло, знала только по докладам тайной полиции. Она увидела свою младшую сестру только один раз, а больше в гости её никто не приглашал.
- Почему ты на меня так смотришь? — встрепенулась Мари и недовольно, как большая птица, мотнула головой.
- Прости.
Этель вдруг показалось, что даже огонёк, дрожащий в ладони Мари, стал блёкнуть. Она давно уже отчаялась рассмотреть, мимо чего они идут, но тут огляделась. Их окружала прежняя темнота, разве что гуще и чернее, чем раньше. Мари остановилась и вложила огонёк в руку Этель.
- Иди. Тут близко, только никуда не сворачивай. Ну? Иди уже.
Не дожидаясь слов благодарности, она развернулась и зашагала в темноту, и девичья фигура быстро скрылась, призрак белой рубашки ещё раз метнулся вдалеке, а может быть, Этель просто показалось. Она откинула в головы капюшон — чтобы получше видеть и слышать — и пошла в ту сторону, куда ей указала Мари.
Сначала было темно, так, что от напряжения слезились глаза. Этель различила запах сырости, с каждым её шагом он становился всё сильнее и сильнее. Вскоре она поняла, что дорога резко уходит вниз — когда едва не поскользнулась на гладком камне.
Рыжий огонёк осветил стены коридора. Каменная кладка выдавала неестественное происхождение сводов, но ни вздоха, ни шороха, кроме собственных шагов Этель различить не могла, как ни старалась.
- Фонарщик-фонарщик, — пробормотала она себе под нос. — А свет зажечь не может.
И тут услышала за спиной тихое покашливание. Эйрин дёрнулась, уронив оранжевую искру — та затухла на каменном полу — и развернулась. Тут же зажглись огненные шары. Десять огненных шаров, никак не меньше, в каменном коридоре с низким потолком.
Сзади неё стоял маг в грязного цвета накидке с глубоким капюшоном.
- Что ты здесь делаешь? — По голосу его можно было принять и за глубокого старца, и за юношу, правда, изрядно охрипшего.
- Я ищу фонарщика, — отозвалась Этель, проглотив свой минутный испуг.
- Видишь, ты его нашла. Я рад тебя видеть. Правда, рад. Несмотря ни на что. — Маг стянул с головы капюшон, и длинные серебристые пряди волос легли на плечи. Он улыбался — по-настоящему, дружески, искренне улыбался, но у Этель кончики пальцев похолодели от его улыбки.
- Я уже и не думал, что снова встретимся, Орлана, — произнёс Идрис, не отрываясь, глядя на неё.
- И я тоже, — почти шёпотом отозвалась Этель.
Длинная прядь волос выбилась из-под шпилек и легла ей на щёку, спустилась до ключиц, до выреза платья. Орлана её не сбрасывала, хотя раньше не терпела беспорядка ни в чём, тем более в собственной причёске. Она сидела перед ним, сцепив пальцы в замок, и неотрывно смотрела на искорку белого пламени, повисшую на длинной цепочке под потолком.
Когда она сказала, что её зовут Этель, Идрис так сразу и заявил:
- Мне не нравится.
Она не высказала никаких чувств, только устало прикрыла глаза. Отказалась от чая. Идрис долго просидел неподвижно, просто рассматривая её, и Орлана хладнокровно ждала, когда он насмотрится.
- Так ты покажешь мне выход? — спросила она наконец, отведя от лица руки.
В небольшой комнатке, мерцающей от подвешенных на цепочках искорок, было светло и не холодно, но Идрис заметил, как её руки, обнажённые до локтей из-за широких рукавов, сползших ниже, покрылись мурашками.
- Покажу. Только не бесплатно, конечно же. — Он опять улыбался, но Орлана не отвечала. Она вообще смотрела мимо, потом, видно, с усилием, перевела взгляд на него.
- Что за плата? Или тебе тоже рассказать страшную историю?
Идрис ощутил, как внутри горячей волной всколыхнулась обида. Несколько лет назад его лишили магии времени и выгнали из столицы за пустяковую провинность. Так жестоко наказывать могла только Орлана, а он почти простил её. Почти простил.
- Почему же страшную? Можно и не очень. Просто расскажи мне, как ты была всё это время. Я давно уже не выходил на поверхность, — он страдальчески поморщился — даже во рту стало горько, — я давно уже ни с кем не разговаривал.
Невзирая на её протесты, он всё-таки согрел воды и заварил арджанскую ромашку. Орлана сидела, напряжённо выпрямив спину, и губы её в бледном свете пламени казались почти бесцветными. Поставив чашки на стол, Идрис не удержался и провёл кончиками пальцев по её щеке, убирая с лица непослушную прядь.
- Не нужно, — тихо и жёстко сказала Орлана, поднимая взгляд.
Он отступил. Задумчиво толкнул одни из цепочек, на которых к потолку были подвешены оранжевые искры. Эта цепочка задела другие, по комнате разнёсся тихий полушорох-полузвон.
- Женщины-женщины, — улыбаясь, сказал Идрис. — Ладно, покажу я тебе выход. Только чай выпей, а то вон, вся трясёшься.
Молчание стало топким и хмурым, как осенние сумерки в степи. Идрис почти не отпил своего чая, только дотрагивался до облупившегося бока чашки — и тут же отдёргивал пальцы.
- Так как там Эйрин?
Эйрин была его ученицей. Была — до тех пор, пока Орлана не выставила бывшего мага времени из столицы.
Пальцы Орланы сильнее сжались на боках чашки — Идрис не мог не заметить, но ответила она в прежнем тоне:
- Думаю, у неё всё хорошо. Ты научил её… научил добиваться своего, Идрис.
Шутит? Он склонил голову на бок, но лицо Орланы по-прежнему оставалось бесстрастным. Она смотрела прямо перед собой, не на него. Её ресницы дрогнули.
- Помнишь, как мы с тобой сидели на подоконнике в восточном крыле и смотрели на звёзды? — Голос Идриса задребезжал, как оконное стекло от сильного ветра. Как от слёз — от очень старых воспоминаний.
- Мне тягостно об этом вспоминать, — просто откликнулась Орлана и отставила от себя почти пустую чашку.
Она поднялась — сильно похудевшая, невысокая, Орлана выглядела девочкой, выдавал только тяжёлый взгляд и руки. Идрис долго смотрел на них — кисти, всегда ухоженные, чуть дрожали, и это не было мороком в комнате с искорками, что покачивались под потолком.
Святой боже, боже бессмертный, боже всемогущий, помилуй нас.
Ветер продувал до костей. Только вечером Эйрин проснулась с тяжёлой головой, словно череп набили ватой, с горечью во рту, наткнулась взглядом на встревоженного Силина и не сказала ему ни слова. В измятом платье, набросив на плечи старый плащ, в котором пару дней назад пришла в замок, она вышла в галерею.
В темном небе рождался снег и покрывал холодными поцелуями её подставленные ладони. Эйрин сразу же замёрзла — до дрожи, которая рождалась в глубине груди и заставляла вздрагивать, как боль. Она сама не знала, зачем пошла бродить по саду, пробуя на вкус первый снег. У него был солёный привкус, как у крови.
