— Клянусь Бесъюном, это хуже, чем просто безумие! — Он задрожал от гнева. — Забыв бессонные ночи, которые я провел по твоей милости, я предложил тебе жизнь. Но ты избрал смерть! — Химнет вытянул перед собой руку и сложил пальцы в подобие кубка. — Она здесь, в этой руке. Так подойди и получи ее!
Лицо у Эхомбы исказилось. Ни слова не говоря, он отбросил копье. Оно еще не успело коснуться пола, а пастух уже несся к трону, на ходу выхватывая меч из небесного металла. Симна вскочил на ноги, Хункапа Аюб напрягся, а левгеп издал злобное рычание, от которого затрепетали полотнища знамен.
Химнет выпрямился во весь рост, развел руки и резко выбросил их перед собой.
Стрела, спрятанная в бронированном налокотнике, ударила Эхомбу в правое плечо. Пастух, не останавливаясь, вырвал ее и отбросил в сторону. Стрела была отравлена, но Этиоль, казалось, даже не почувствовал действия яда.
Правитель Эль-Ларимара сузил глаза и выкрикнул слово столь мерзкое, что прорицательница Темарил вынуждена была зажать уши. Два темных, похожих на сгустки копоти облачка, которые вились у его сапог, раздулись до размеров быка. В их непрозрачной глубине горели по два кроваво-красных глаза.
Эхомба не сделал попытки увернуться от эромакади или отступить в сторону. Через мгновение черное облако окутало его, и пастух исчез из виду. Симна затаил дыхание, но даже в этот страшный миг он был напуган куда меньше, чем его товарищи. В отличие от Симны они не имели удовольствия наблюдать, как пастух разделывается с эромакади. Однако минуты шли, а ничего не менялось. Облако не исчезало. И Симна почувствовал, как и в нем поднимается волна страха.
Затем послышался свист. Он становился все громче и громче, пока ревущий, пронзительный вой не заполнил зал. Облако, окутавшее Эхомбу, затрепетало, и наконец зловещий черный сгусток начал ссыхаться.
Мгновением позже возник Эхомба, стоящий с мечом в руке. Он без перерыва вдыхал и вдыхал в себя испорченный черной смертью воздух, пока эромакади тонкой струйкой не влились ему в рот и не исчезли бесследно. Все так же молча Эхомба вновь бросился на врага.
— Эромакази! — вскричал изумленный Химнет и сжал правую руку в кулак. — Что ты сделал с моими любимцами, эромакази?
Он раскрыл пальцы, и с его ладони к Эхомбе метнулся магический шар. Зеленый с оливковым оттенком, он угрожающе потрескивал на лету. Пастух отбил его ударом меча. Глуховатый гром прокатился по залу, и россыпь ярко-зеленых искр на мгновение ослепила Симну.
Зеленые шары один за другим посыпались с ладони Химнета, и Эхомбе пришлось безостановочно работать мечом. Но он все равно продолжал двигаться к трону. Зеленые искры метались по всему залу, затмевая свет ламп, а Этиоль, коротко и точно взмахивая мечом, шаг за шагом приближался к возвышению. Но если Химнет Одержимый и испытывал в эту минуту озабоченность или тревогу, то ничем этого не показал. Владыка Эль-Ларимара оборонялся упорно и не собирался сдаваться.
Сделав последний шаг, Эхомба отбил самый большой, в половину его роста, шар и в ореоле зеленых искр занес меч над правителем Эль-Ларимара. Но Химнет вскинул руки в железных перчатках и скрестил их над головой.
Зеленые и белые искры фонтаном взлетели под потолок, когда металл ударил в металл. Ударная волна сшибла с ног и Перегрифа, и прорицательницу Темарил, и Симну ибн Синда. Только Хункапа Аюб и Алита устояли на ногах, но и они пошатнулись.
Картина, которую Симна увидел, поднявшись, была настолько мучительной, что разум отказывался ее воспринимать. Со сверхъестественным равнодушием он обвел взглядом обломки клинка из небесного металла. Они валялись повсюду: на полу, на ступеньках, ведущих к трону, на самом троне… Симна смотрел на них в ожидании чуда, но они не спешили соединяться. Теперь это были простые куски железа.
У подножия трона неподвижно лежал пастух.
— Этиоль!
Забыв о закованном в броню колдуне на подиуме, Симна бросился к трону. Хункапа и Алита не раздумывая кинулись за ним.
Упав на колени, Симна перевернул Этиоля на спину. Глаза пастуха были закрыты, тело обмякло. В воздухе пахло паленым.
Плечи у Симны затряслись.
— Этиоль! Брат!
Эхомба не отозвался. Симна приложил ухо к его груди и побледнел: сердца не было слышно. Он приложил ладонь к губам пастуха. Дыхания не было.
— Не может быть… — Симна отодвинулся от неподвижного тела. — Этого просто быть не может!
Алита опустил гривастую голову, прислушался, затем фыркнул раз, другой. Его желтые глаза метнулись к Химнету.
— Все кончено, Симна. Он мертв.
Эхомба не чувствовал боли. Он вообще ничего не чувствовал. Он знал, что погиб. Химнет Одержимый убил его. Но это не причиняло ему ни огорчения, ни беспокойства. Эти переживания принадлежали миру живых, а он уже не был его частью. Он забыл о семье, забыл о клятве. После смерти все изменилось.
В какой-то степени ему был доступен ход времени. Эхомба догадывался, что оно движется, хотя в каких величинах ведется отсчет — в мгновениях или столетиях, — сказать не мог. Сначала, отделившись от собственного тела, он как бы воспарил. Затем с необыкновенной скоростью, хотя не почувствовав перемещения, он оказался в пустоте, в безмерном пространстве. Вокруг было черным-черно, и немигающий свет далеких звезд не рассеивал этой черноты. Рисунок созвездий был ему незнаком. В этой тьме не было и намека на что-то твердое, на какую-нибудь опору. Только пустота и бесчисленные звезды. И души.
Вернее, он назвал их душами за неимением лучшего термина. Они парили в безграничной пустоте — все, кто когда-либо населял утраченную теперь Землю. В их глазах угадывалась смесь любопытства и изумления. Эхомба поймал себя на том, что сохранил понятие о теле, о физической сущности, и был удивлен тем, что, глядя на эти тела, лишенные признаков пола и возраста, чувствует, что его окружают люди.
Одна из этих телесных душ звала его из более ранней эпохи… Солдат, в чьих глазах сквозило что-то знакомое.
Окружающие тела не дышали, не пахли. Возможно, они — и он тоже — могли слышать, но в этой пустоте не было звуков в прежнем понимании. Он вдруг осознал, что понимает, что говорят окружающие его души, но не слышит их, как было раньше. Звуки доходили до него изнутри, через внутреннее ухо. Слова, которые Эхомба сумел различить, напоминали выговоренные шепотком, «Который час?» или «Кто-нибудь может сказать, сколько времени?». Несмотря на внутреннюю связь с другими душами, больше Эхомба ничего не мог разобрать. Интересно, подумал он, почему тут не интересуются днем, месяцем или годом?
Вновь прибывшие души можно было легко распознать по нескончаемым попыткам постичь пространство и свою новую сущность, выливающиеся в недоуменное: «Как, я уже здесь?» Эта едва слышимая мантра повторялась вновь и вновь, равнодушно, но и без скуки. Время шло, а вопрос повторялся. Сколько миллионов или миллиардов раз, Эхомба понятия не имел. То же самое можно было сказать о тех, кто плавал в пустоте вокруг него. Чувства, ощущения, определенность — все ушло прочь. Проходил какой-то промежуток времени, и вопрос повторялся, такой же тихий и безучастный.
