— Погоди, красавица. Я ещё обычаи венедские не забыл. На свадьбу ведь не светилка, приглашает вроде тебя и не дружка. Вдруг не приглянемся мы жениху или родителям его? — сказал Ардагаст.
— Да наш Славобор тебя больше всех уважает, и отец его Славята, костинский старейшина! Говорят, пришёл наконец в мир сколотский царь.
— Что ж, тогда надо и мне, царю, их уважить! Шишок, скажи Серячку, пусть бежит в стан и скажет Милане, что я в Косту на свадьбу еду.
Поезжан[26] нашли внизу, в глубоком овраге. Они слышали рёв и теперь спорили: поладит ли сын волхвини с лютым зверем или нужно идти на помощь? И вдруг перед ними предстали те, кого простодушные лесовики считали чуть ли не за богов или за вернувшихся из Ирия храбров и волхвов золотых сколотских времён. Конечно же и Славобор, статный рыжий молодец с весёлым простоватым лицом, и его невеста, сероглазая нурянка Желана, были рады пригласить на свадьбу самого царя Ардагаста. А узнав, что провести их берётся леший, а защитить от чар — великий волхв, поезжане совсем ободрились и затянули песню о князе, встретившимся между трёх дорог с Даждьбогом.
Ой ты боже, ты Даждьбоже,
Сверни же мне с дороженьки,
Ты ведь богом год от года,
А я князем раз на веку.
Князей у северян не было, но у своих соседей-нуров они уже выучились называть жениха князем. Да и впрямь, Славобор рядом с царём-гостем казался поезжанам и себе не меньше князя. А поглядывая на золотистые волосы и золотой меч царя, иные думали: уж не сам ли Даждьбог вышел навстречу им и их князю? Ведь и лютый зверь — даждьбожий, царский зверь.
По настоянию Вышаты Шишок вывел поезжан на ту дорогу, с которой они свернули из страха перед чарами Чернобора. Ехали шагом, а волхв шёл впереди, прощупывая дорогу духовным зрением. Вдруг он остановился и плавно воздел руки. Из-под снега поднялись и заколыхались, будто встревоженные змеи, четырнадцать чёрных поясов. Попробуй поезжане проехать здесь без волхва, и каждого из них обвила бы сама собой чёрная полотняная змея, лишая человеческого облика надолго, если не навсегда. Но теперь страшные пояса, повинуясь взмахам рук волхва, извивались и сплетались в один клубок. Ардагасту это напоминало виденных им в Индии змей, плясавших под дудку заклинателя.
Наконец Выплата достал кремнёвый нож и метнул прямо в зловещий чёрный клубок, словно Перун — громовую стрелу в Змея. Вспыхнуло пламя, и от чародейских поясов осталась лишь горстка пепла и чёрное пятно на снегу. Волхв обернул к поезжанам весёлое довольное лицо:
— Всё! Гуляйте, князь с дружиной! А Чернобор пусть теперь новые колдовские тряпки готовит. Не простая это работа, клянусь Велесом!
Добряна всю дорогу расспрашивала Ардагаста. Верно ли, что он в Милограде бился с самим Ярилой, волчьим богом? Ну, со светлыми богами только бесы воюют. Правда ли, что мать родила его от самого Даждьбога? Нет, она не изменила бы своему Зореславу ни с каким богом. А чтобы нечисти спуску не давать, не обязательно от бога родиться. Говорят, он, Солнце-Царь, сквозь любое пламя может пройти? Сквозь пекельный огонь дважды проходил. А вот в горящий сарай лезть не рискнёт. Разве только там будет такая красавица, как она, Добряна.
Девушка сама стеснялась своих вопросов и сама смеялась, слушая ответы Ардагаста. И всё равно спрашивала снова и снова, лишь бы слушать этого удивительного, словно из сказки пришедшего витязя — могучего, бесстрашного и при этом доброго и весёлого, совсем не похожего ни на пристававших к ней наглых сарматских удальцов, ни на страшных своей звериной силой Медведицей. Ясеню не очень-то нравилось это внимание Добряны к красивому и сильному чужаку, пусть и царю, но внимание его самого то и дело отвлекал Вышата, расспрашивавший о племени, о Черноборе, но больше всего почему-то о Лютице, матери Ясеня.
Село Коста лежало у лесной речки. Непролазные леса и топи защищали его лучше любых рвов, валов и частоколов. Ардагаст здесь снова увидел привычные ему с детства белые мазанки, крытые камышом и соломой. Только тут они были ради тепла чуть больше углублены в землю. Самая большая и нарядная мазанка принадлежала старейшине Славяте. Сам Славята, дородный, с добродушным румяным лицом, встретил поезжан в дверях, благословил молодых хлебом-солью, а его жена, низенькая хлопотливая будинка, осыпала их рожью и хмелем. Знатным гостям-росам хозяева обрадовались не меньше, чем их сын.
Посреди жарко натопленной мазанки пылал очаг. Над ним поднимался главный столб, на котором был вырезан отец богов и людей Род — такой же полный, бородатый и добродушный, как сам хозяин, с рогом — знаком достатка — в руках. Три обильно накрытых стола стояли вокруг очага. Ардагаста и его спутников усадили на самом почётном месте, возле красного угла, где на полочке стояли деревянные фигурки богов.
Добряна сняла свитку и платок, и царь — да и не только он — залюбовался юной северянкой. Русые волосы стягивала алая лента, с которой свисали бронзовые подвески: на средней — лик Лады с окружёнными сиянием глазами-солнцами, на остальных — трёхпалые лапы её птиц. Пышная коса с синей лентой в ней ниспадала ниже пояса. В ушах блестели бронзовые серёжки, на руках — браслеты. На белой сорочке, расшитой птицами, оленями и знаками Матери-Земли, ярко выделялись три ряда разноцветных стеклянных бус и лунница — знак Велеса. Помочи скромной клетчатой понёвы[27] скрепляли две бронзовые застёжки со знаками Солнца. Глаза, синие, как у самого Зореславича, глядели на мир просто, открыто и доверчиво. Настоящая лесная царевна! Не было на этой царевне ни золота, ни серебра, ни самоцветов. Не походила она ни на лихих степнячек, ни на южных красавиц, чьи чёрные глаза сулили невиданные наслаждения. Но все светлые боги наделили её не только своей защитой, но и тихой, спокойной, как святое лесное озерцо, красотой. А ещё — доброй и чистой душой, скромным, но не безропотным нравом: не побоялась ведь зверя лютого, не смутилась перед Солнце-Царём.
Заметив восхищенный взгляд царя, Ясень нахмурился, но в душе возгордился: сам царь росов, Даждьбог земной, и тот любуется его Добряной! Да кто ещё сравнится с ней во всей Севере? А мать всё прочит ему в невесты свою ученицу Мирославу. Нет уж, хватит с него и матери колдуньи, да хранят её все боги...
А молодой уже поднёс гостям по чарке мёда, и дружка Ясень вывел молодых из-за стола и поставил перед родителями. В руках у матери был расписной образ Лады с птицами в воздетых руках, а у Славяты — пышный каравай. Весь мир был вылеплен на том каравае: Мировой Дуб, над ним солнце, месяц и звёзды, а под ним — плуг с ярмом, секира и чаша. И это не ускользнуло от внимательного взгляда Вышаты. Он поднялся и громко произнёс:
