— Чего надо?
— Мы в беду попали, подвези, — попросил Игнаш. — Я заплачу.
— Проваливайте, не то пальну! — водитель качнул двустволкой.
— Слушай, человече, у тебя ведь два ствола, так? — спокойно произнес Мажуга, делая еще шаг вперед, чтобы заслонить Йолю. — А нас трое. Если пальнешь, третий тебя прикончит. Видишь, у нас выхода нет, совсем худо дело. Мы в пустыне заплутали, людоеды за нами гнались, едва спастись смогли. Ни еды, ни воды… Так что терять нам нечего. Но если ты по-хорошему поможешь, дам серебряк.
— Не повезу, — водитель задумался. — Нет, не повезу. Лучше сразу стрелять будем. Может, ты промажешь. Может, я вас всех дробью положу. Лучше уйдите добром.
— Ну так стреляй, дядька, — Йоля выскочила вперед. — Стреляй! Или я сама сейчас тебя…
Мажуга ухватил ее за плечо и оттащил назад.
— Я вам еды дам, воды бутылку, — предложил хозяин самохода. — Дойдете сами. Тут пешком меньше дня пути, ферма будет, а потом еще другие. Держитесь этой дороги, она выведет.
— Ладно. Самоха, дай ему монету.
Оружейник медленно вытянул монетку, подкинул — монета влетела в кабину и свалилась на сиденье. В ответ водитель бросил сверток, должно быть, жена в дорогу собрала. Сверток упал в пыль у ног Самохи, тот подобрал, глянул — в самом деле, кукурузные лепешки, вяленое мясо полосочками, бутыль из толстого зеленого стекла, заткнута пробкой.
Беглецы отступили от дороги, грузовик медленно покатил прочь. Отъехал шагов на пятьдесят, только там водитель решился потянуться через кабину, чтобы захлопнуть дверцу.
— Зря я ему серебряк предлагал, — буркнул Мажуга, — он теперь хозяев фермы предупредит, что на дороге трое оборванцев, и у них деньги. Придется сворачивать. Но сперва по дороге пройдем, пока что можно.
До вечера шагали по дороге, местность вокруг стала меняться, чаще попадалась зелень, а к вечеру, когда тени сделались длинными, Мажуга решил, что пора уходить в сторону. Подумав, выбрали северное направление и побрели через холм, над вершиной которого торчали остатки бетонных стен. Ржавые арматурные прутья торчали как ребра давным-давно умершего здания.
С вершины Йоля разглядела дымок — там в самом деле стояла ферма, а вокруг нее участок равнины был расчерчен на бурые и зеленые прямоугольники — поля. Над двускатными крышами медленно проворачивался ветряк. Спустились с холма и побрели через поросшую низкорослым кустарником равнину. Дорогу пересекало русло высохшего потока. Видимо, в сезон дождей оно было заполнено водой, а сейчас покрылось растресканной коркой грязи. Дальше снова тянулись заросли. Путники углубились в них, треща сухими ветками. Колючие кусты вцеплялись в одежду, норовили задержать, не пустить. Игнаш услышал подозрительный шум и велел всем затаиться. Беглецы присели среди колючек и стали ждать. Хруст веток и голоса приближались. Несколько человек ломились сквозь заросли совсем рядом.
— А ты говорил, они дураки, — разобрала Йоля, — пойдут по дороге.
— Ну так они и шли по дороге, — раздраженный голос принадлежал водителю грузовика. — А как завидели ферму, свернули. Точно говорю, я сам видел, как они через холм хромали.
— В эту сторону?
— А куда ж еще?
Мажуга покачал головой. Самоха нахмурился и поудобней перехватил ружье. Йоля вытащила «беретту» и поглядела на мужчин. Что они решат? Напасть на чужаков или затаиться и пропустить?
— Знать бы, что не зря здесь таскаемся, — проворчал еще один человек, уже совсем близко. — Может, с них и взять нечего?
— Серебряк точно есть, он мне сам показывал, да у другого кошель толстый, навроде него самого. Такой увалень далеко не мог уйти, да еще девчонка с ними, дохлая совсем.
— Ну, если серебряк есть, дело того стоит…
— Не прознал бы кто, — еще один голос, высокий, молодой.
— Трупы в холмовейник бросим. Ползуны обожрут, а по шкелету ж не поймешь, чего оно было… пока было.
Мажуга выпрямился, вскинул кольт и стал палить туда, где над решеткой колючих веток мелькали головы. Там заорали, кто-то выстрелил в ответ, пуля прошла далеко. Йоля подскочила, вскидывая «беретту», но крики и треск веток уже удалялись. Бабахнул сдвоенный выстрел, дробь ударила в нескольких шагах от беглецов — стреляли на бегу, не целясь.
— Идем, глянем, — Мажуга, заряжая на ходу кольт, направился туда, где видел местных.
В кустах лежал незнакомый мужчина с простреленной головой. Игнаш обшарил его карманы, поднял обрез и подсумок с зарядами крупной дроби. Вокруг иссеченные и поломанные ветки были в крови, красные следы уводили в сторону дороги.
— Теперь нам здесь еще опасней, — буркнул, подходя, Самоха. — Ночью идти придется. Охо-хо…
Йоля мысленно взвыла. Ноги гудели, и каждый шаг давался с трудом, но она брела следом и не жаловалась. Жаловался Самоха, но так, без напора — сам понимал, что идти нужно. Далеко за полночь Мажуга остановился и объявил:
— Вроде, достаточно отмахали.
Йоля с оружейником тут же повалились на землю. В эту ночь Йоле снились кукурузные лепешки и бутыль с водой — из толстого зеленого стекла. Проснувшись, она подумала: какой скучный сон! Вот раньше ей снились важные, значительные вещи, небо, там, оружие… а тут мелкое все. Почему? Может, она уже повидала мир, познала все важное, и теперь ее ждут только мелочи, вроде лепешек и воды в бутыли толстого стекла? Ну уж нет, впереди — счастье. Они спаслись из Донной пустыни, забравшей целую карательную колонну, и теперь все будет хорошо. Скоро они будут дома… Йоля улыбнулась.
— А, проснулась, — Мажуга тоже улыбнулся, хотя дела их были, вообще-то, неважные, но глядеть на грязную счастливую Йолю ему было до некроза приятно. Он тоже подумал: скоро они будут дома, и уж тогда пойдет хорошая жизнь. Совсем немного осталось.
Рядом сел Самоха, потянулся, застонал и стал мять поясницу.
— Эх, не в мои года такие путешествия устраивать… и ноет, и тянет, и кости ломит…
— Да уж, толстяк, — ухмыльнулся Игнаш. — Тебе бы в кабинете, со шкафами, а в шкафах водка у тебя, холуи по каждому слову все принесут-унесут. А?
— Ну и что, я ж заслужил все, что имею. И шкафы, и холуев — все горбом заработал.
— Дядька Самоха, а тебе чего снилось? — встряла Йоля.
— А… снилось всякое, я уж не помню. Я никогда снов не запоминаю. А к чему тебе?
— Да так.
— Выпить бы сейчас, сразу бы полегчало, — пробурчал Самоха, морщась и растирая поясницу, — так нет ничего.
— Ладно, пошли. Вставай, оружейник, пушки тебя заждались, — ободрил Игнаш. — Скоро возвратишься в свой кабинет к любимым шкафам. Теперь уже недолго осталось. Считай, вырвались мы, спаслись.
