Я пытаюсь перетащить его к реке, но ствол, хоть и тёмного дерева, оказывается слишком тяжёл. Я должен сделать из него подобие лодки прямо на месте. Я знаю, как. Видел рыбаков в деревеньке на Драконьем побережье, которые за несколько часов из бревён сооружали лодку.
Но у меня такого времени нет.
Лодка из бревна так себе, но и мне морское судно без надобности. Нужно просто что-нибудь, что сможет оставаться на плаву достаточно, чтобы я смог уплыть от страхов. По реке будет быстрее и безопаснее, чем по лесу.
Откуда-то издалека раздаётся крик, переходящий в вой. Я слышу в нём голод и безумие.
Страхи вышли на охоту.
Я оглядываю лес, вижу только сосны, тёмное дерево, кипарисы и неподвижность. Голос у стены хмыкает.
Выругавшись, я срываю самодельную маску со рта и приступаю к работе. Я режу бревно своим клинком разума и срезаю кору. Я отрубаю куски от того, что, надеюсь, станет носом, и выпрямляю верхушку. Клинок разума легко режет древесину. Звуки лезвия, рубящего дерево, эхом отдаются в лесу. Я знаю, что страхи услышат меня, но не останавливаюсь, надеясь, что эта авантюра себя оправдает.
Когда я заканчиваю с черновой работой, бревно напоминает одноместную лодку. Я стою над ним, задыхаясь и потея. Грязный воздух заставляет меня закашляться, но я продолжаю подгонку.
Я принимаюсь вырезать внутреннюю часть и тут оказывается, что моё лезвие плохо для этого приспособлено. Дрожа, потея, в страхе и злости я стою над полузаконченной лодкой и ругаюсь.
— Демона зубы!
Как долго я уже этим занимаюсь? Страхи должны быть где-то рядом.
— Мне нужен распроклятый топор, — бормочу.
Подчиняясь моей воле рукоять меча в руке меняет форму. Клинок укорачивается и превращается из меча в большой сияющий топор.
Я гляжу на него широко открытыми глазами и берусь за работу.
Каждый удар вырубает большой кусок дерева, и я быстро продвигаюсь. Поднять, опустить; поднять, опустить. Руки горят, но я не останавливаюсь, не могу. Я не слишком аккуратен, и лодка выглядит так, будто её вырезал пьяница, но, думаю, сойдёт. Она должна просто оставаться на плаву со мной внутри, чтобы я мог преодолеть речные пороги и спастись от страхов.
Где-то слева от меня раздаётся вой. Другой отвечает ему справа. Оба кажутся близко. Я застываю посередине удара, хватая ртом воздух. От пота, который укрывает всё тело, мне очень холодно.
Я осматриваю свою работу. Сойдет. Если оно плывёт как лодка, прекрасно. Если оно плывёт как бревно, я просто прокачусь на нём вниз по проклятой реке.
Выпрямляюсь, морщась от боли в спине, стряхиваю с рук усталость. Концентрируюсь на топоре и превращаю его обратно в меч. Вешаю на пояс.
Что-то движется в лесу неподалёку, что-то тёмное и хищное. Адреналин смывает мою усталость, но я знаю, что прилив бодрости не продлится долго. Мои мышцы на грани истощения.
Я наклоняюсь, хватаюсь за край выреза и приподнимаю бревно.
Когда нос отрывается от земли, я смеюсь, и смех похож на безумный смех голоса у стены.
Вой поблизости. Ещё один. Рядом. Я слышу в лесу треск.
Они идут за мной.
— Шевелись, — говорю себе. — Шевелись.
Руки горят. Ноги налились свинцом. Но я тащу лодку через подлесок, оскальзываясь, выбиваясь из сил, задыхаясь, ругаясь.
Я представляю, как тёмные существа рыщут по лесу, следуя за моим запахом — запахом страха. Этот образ заставляет меня двигаться дальше, подталкивает меня.
Я спотыкаюсь, ругаюсь, встаю и снова тащу лодку. Сила в ногах почти закончилась. Грудь вздымается, как кузнечные меха. От усталости кружится голова. Когда я в последний раз пил?
Впереди, за деревьями, слышится шум реки.
— Почти пришли, — говорю вслух. — Не останавливайся.
Движение позади заставляет меня обернуться. Я вижу две тёмные фигуры, сидящие на толстых нижних ветвях двух кипарисов. Каждая величиной с волкодава. Они отдалённо напоминают людей, с головой и четырьмя конечностями, но их шкура гладкая, как намасленная кожа.
Они воют, и их рты — две бездны. От звука я задыхаюсь. Они скачут от одного дерева к другому, ловко приземляясь на ветви. Листья сыпятся наземь. На овальных головах нет лиц, за исключением трёх влажных вертикальных щелей там, где должен быть нос, и провала рта.
В открытых пастях висит паутина слюны.
Я не могу удержаться — набрав воздух, кричу от ужаса. Из их ртов возникают острые языки и пробуют воздух, пробуют страх.
Страх придаёт мне сил. Я подхватываю лодку и бегу к реке. Достигнув берега, я вижу внизу поток.
Я слышу, как страхи прыгают на землю, и оглядываюсь. Пот заливает глаза. Страхи воют, и вблизи этот звук тошнотворно влажный. Они скачут вперёд на всех четырёх, несутся через подлесок, головы впереди, прыжки пожирают расстояние.
Я поворачиваюсь и тяну изо всех сил, и переваливаю лодку через край склона.
Позади страхи рвутся через подлесок, ломая кусты. Я слышу их мокрое дыхание. Они почти меня настигли.
Я толкаю лодку вниз по склону, бегу рядом, когда она съезжает вниз, и прыгаю внутрь, когда она набирает скорость. Лодка достигает воды и останавливается. Я выпрыгиваю, сердце колотится, не осмеливаюсь смотреть назад, становлюсь сзади и толкаю.
— Двигайся, проклятье! Двигайся!
Голос у стены хохочет.
— Да отправят тебя боги в Девять Адов! — ругаюсь я, и толкаю, толкаю, толкаю.
— Осторожнее со своими желаниями, — говорит голос.
На вершине склона рычит страх. Я пригибаюсь, каждый миг ожидая удара. Я даже не думаю о том, чтоб выхвать клинок; я хочу только бежать.
Лодка съезжает дальше в воду и её подхватывает течением. Я выпускаю её из рук, ругаюсь, бегу изо всех сил в воду, хватаюсь за борт и забираюсь внутрь, не перевернув её.
Я лежу внутри лицом вверх, глядя на расколотое небо. Слишком поздно я понимаю, что у меня нет весла или чего-то, чтобы править, но мне всё равно. Истекая потом, напуганный, я сажусь, берусь за клинок разума и смотрю на берег.
Я не вижу страхов. Они исчезли.
На мгновение.
5 уктара, год Грозовых Штормов
Кейл, Тамлин и ускевренские гвардейцы коней не гнали. К закату первого дня они миновали кольцо окружавших Селгонт деревень — большая часть из них были заброшены или почти заброшены — и выехали на открытый простор. К облегчению Эревиса, Вос действительно оказался послушным жеребцом, как и обещали конюхи. К концу второго дня он более-менее освоился в седле и мог наслаждаться пасторальными пейзажами и свежим воздухом, вместо того, чтобы уделять всё внимание езде.
Монотонность покрытых кнут-травой равнин нарушали рощицы лиственниц, небольших дубков, вязов и клёнов. Перед отрядом тянулся до самого горизонта Ротовирский тракт. Сверху угрожающе нависло полное туч небо, но дождя не было, засуха не отступала.
