Перепуганный ребёнок теперь не отходил от Лёньки и Наташи. Она даже боя-лась отпустить руку Платоновой. Катька утратила своё нахальство и приобрела совершенно несвойственное ей послушание. Обойдя за целый день все дома, трое возвращались в семёновский дом и тихо залезали на чердак, стараясь не тревожить наглых обитателей. Те распоряжались домом, как хотели.
Катька уже не стремилась играть с Пелагеей, чувствовала, что в той есть что-то ненастоящее. Маленькая Пелагея и впрямь выглядела почти прозрачной — не то, что её мать и отец, Пелагея и Пётр Васины.
Совместное существование трёх детей, одного призрака и двух заколдован-ных взрослых выглядело очень странно. Пелагея и Пётр готовили из продуктов, запасённых Зоей и Семёновым. Они садились за стол в обществе маленького при-зрака. Тогда мимо них молча проходил Лёнька, брал с кухни еду и уходил. Двое взрослых провожали его подозрительными взглядами, но ничего не говорили. Од-нажды он унёс даже крынку молока, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это обыкновенная вода. Дядя Саня и мать его не узнавали. Даже за калиткой. Так же тщательно они игнорировали стоящую у дома «Волгу».
* * *
На крыльце с ружьём сидел Кузьма Леший. Он смотрел перед собой дикими глазами. Заросший сивой бородищей по самые глаза, экс-лесник шевелил толсты-ми губами, отчего растительность на его подбородке тряслась, как у козы.
— … ибо Спаса родила еси душ наших. — прошептал он.
За его спиной из открытых сенок доносились звуки. Избёнка Лешего приобре-ла если не солидность, то выглядела поновее. Окна выправились, наличники все были целые. Прохудившаяся и просевшая крыша тоже подтянулась и вместо рва-ного толя украсилась дранкой. А в раскрытые створки доносился шум человечьих голосов. Там явно веселились: слышался звон стакашков, бульканье, женский смех, скрежет стульев и пение патефона.
— Папка, чего не идёшь к народу?! — вывалился наружу один из операторов. Он был в несвежей рубахе, в затрёпанных штанах и босиком.
— Спасибо, Колюня. — вежливо отозвался Леший. — Я уж посижу, подышу ма-ленько.
И потихоньку закрестился. Сынок убрался, зато вышла Любовь Захаровна Козлова.
— Чего сидишь тут с ружжом-та?! — визгливо заругалась она. — Ково стрелять собралси?!
— Кати, Татьяна, в погреб! — неожиданно разозлился Леший. — Ты меня ещё вживе достала, а уж по смерти лаять мне не смей! Чего тебе на погосте не лежит-ся?!
— Ах ты, козлина! — рассвирепела та. — Совсем ополоумел!
— А шла бы ты на съёмки! — посоветовал ей бывший муж. — А то от бригадиру словишь нагоняй. В прогульщицы запишут, пойдёшь на нары блох ловить.
Козлова ахнула, кинулась в дом, схватила сумку и побежала за калитку. За ней следом кинулся Колюня. Оба на ходу преобразились.
— Идите прочь, орясины! — прокричал им Леший. — Я в дом вас не пущу! Закрою дверь и окна все заколочу!
Те отмахнулись и заспешили. Тогда Леший поднялся и, выставив перед собой ружьё, прокрался в дом.
— А ну шагом марш отседова! — раздался вопль.
Он поорал ещё немного, в ответ слышалось только неясное бормотание.
— Дядя Леший! — осторожно позвал в сени Лёнька.
Никто не отвечал, и он прошёл в низенькую дверь. В захламлённом доме Кузьмы было почище и понаряднее, нежели обычно. Бумажные салфетки украша-ли киотик в углу, свисали с посудных полок. Печка расписана оляповатыми крас-ными петухами. Меж окон стоял стол с остатками еды. Здоровенная трёхлитровая бутыль с мутной жидкостью. А за столом маялись два призрака. Сам Леший сидел в углу на лавке и с отвращением смотрел на полупрозрачных мужиков. Те ничуть не смущались и делали вид, что выпивают, закусывают и даже тихо пели песни.
— Давай, давай, кобенься! — подбодрил фантома Леший. — У дядьки моего, Степанки, был голос, как у варюхинского петуха. А ты тут чего бормочешь? Потому что не Степанко ты, а морок — туман болотный, ведьмино злодейство! И не боюсь я тебя! Иди давай обратно, ступай в могилу!
— С кем ты тут беседуешь, дядька Леший? — подал голос Лён.
Тот подпрыгнул и закрестился. Узнав вошедшего, старик успокоился.
— Да вон, сидят покойнички. — кивнул на призраков Кузьма. — Давно уж по-мерли. Стариками были. А теперь опять, как молодые.
Глядеть на них было неприятно. Видимо, для этих воскрешённых из сороко-вого года не нашлось тел, и теперь покойники только вид делали, что жили.
Лёнька задумался. Почему одни люди в деревне превращались в давно умер-ших, хоть и временно, а другие — нет? Вот Лёнька, Наташа и Катька не преврати-лись. Леший, Маниловна, бабка Лукерья не превратились. Только приезжие и то не все.
— От анафемы, глядите! — с обидой жаловался Леший. — Нашли-таки заначку, браконьеры! Запрятал ведь, от себя берёг! Так нет, разнюхали, добыли! Думал к празднику приберечь, к Успению.
— Ты про что, дядька Леший?
— Да про самогон ведь! И пить не пьют, фашисты, только добро всё переводят!
Между тем один из глюков надумал выйти. Он направился прямо к Лёну, стоящему в дверях.
— Беги, пацан! — крикнул Леший.
Тот моментально встрепенулся, выхватил иголку и полоснул призрака попе-рёк груди. Полупрозрачная фигура с хлопком разлетелась на брызги и испарилась. Вот это да! Значит, призраков можно уничтожать!
— Рубай второго, благодетель! — возрадовался Леший, — А то ничего ведь к празднику-то не оставят!
Второй испарился так же легко.
— А теперь ступай, пацан. — деловито подтолкнул благодетеля к дверям прак-тичный Леший, предварительно схватив со стола недограбленную бутыль с само-гоном. — Я двери все запру, чтобы киношники ваши не зашастали.
— Правильно. — проворчал Лёнька. — А то сопрут бутылку! Чем в праздник бу-дешь заливать глазищи!
Он вышел на крыльцо, где его дожидались Наташа с Катькой. Они неприкаян-но прошли мимо заросших полынью и дикой малиной останков старого пепелища. Там, посреди промытых дождями головёшек сидели вокруг сплющенного само-вара два осветителя в обществе двух призраков. Все вместе угощались чаем из консервных банок и с аппетитом закусывали угольками. По улице гуляли призрач-ные куры.
* * *
Варюхи сидели на завалинке, как два седых одуванчика, и блаженно жмури-лись.
— А к нам тятенька приехал с городу. — счастливо сообщили они гостям. — Пряников привёз.
И показали сухие щепки.
В доме всем распоряжался Мазурович, у него в подручных была гримёрша. У помрежа выросли густые усы, а вместо жиденьких волос — очень неплохая шеве-люра. Теперь он говорил басом и был весьма широк в плечах.
Худосочная гримёрша обзавелась пышной грудью и юбкой поверх джинсов. Прямо на кроссовки надеты старые калоши. Она только что вернулась из хлева и теперь с довольным видом переливала в крынку через марлечку колодезную воду.
