Светлые, радостные годы пролетели так быстро, что больше походили на дни, но даже так они успели наложить отпечаток на личность Алрефе. Ведь после яркого света тьма кажется особенно непроглядной.
Глава 32. Самый тёмный час
Было время, когда Алрефе посещал пыточную камеру в роли не жертвы, а палача. Вёл допросы, умело пряча жалость за бесстрастностью. И было в этом холодном, отрешённом выражении, стеклянном взгляде и ровном, редко звучащем голосе что-то такое, что пугало больше, чем садистский восторг тех, кто упивался властью, жестокостью и кровавыми унижениями.
Сегодня, как и множество раз до этого, он сидел за столом и под крики подвешенного на цепях пленника заполнял бумаги. Редко когда ему поручали добывать информацию — с такой работой лучше справлялся кто-то вроде Олеонте, Алрефе же проводил опыты. Изучал, какие защитные чары в ходу у неприятелей, как те обходить, снимать, на что можно наткнуться, если этого не сделать. Отрабатывал проклятья, фиксируя вид, силу воздействия, время до летального исхода. Уточнял пределы выносливости на тех, кто не нужен живым. Те же пытки, только названные научной работой.
Алрефе оторвался от бумаг и посмотрел на пленника. С потемневших ног, цепляясь за ногтевые пластины, лоскутами слезала кожа, постепенно обнажая мышцы. В холодном ярком свете магических ламп на полу поблёскивала кровавая лужа; когда пыточная превращалась в лабораторию, её очень хорошо освещали, чтобы и изменения лучше видеть, и писать удобнее было.
Не будь тут ещё так холодно... Хотелось поёжиться, поглубже укутаться в мантию, но это всё равно не спасёт. И дело не в подземелье, не в том, что заметно побледневшему южному демону даже спустя годы не нравился север. На самом деле холод засел где-то внутри. Что-то застыло, заледенело. Потому что в этой битве выживет только один: или чувства, или рассудок. А без чувств... Без них холодеешь, как и положено мертвецу. Только среди учеников и коллег-учёных Алрефе позволял себе быть живым, только когда уходил подальше и играл на лютне, в доме же этом оставался бездушен, как каменная стена за его спиной. Разве что стена язвить не умела.
Сверившись со временем, Алрефе подошёл к пленнику и сделал надрез на ноге, замерил расстояние от него до прошлой отметки, сравнил с прошлым измерением. Уже можно сделать вывод, что скорость распространения проклятья росла по параболе, но пока ещё только предстояло вычислить коэффициенты. Надо вернуться за стол и внести результаты в таблицу.
От криков и яркого света болела голова. От текста рябило в глазах. Алрефе потёр переносицу и откинулся на спинку стула. Уже третий подопытный на этой неделе. Вчера он тренировался взрывать печатями внутренние органы. До этого три дня изводил кошмарами наяву, пока жертва не наложила на себя руки. А что там в планах на завтра?.. Точно, провести факультатив. Как можно смотреть детям в глаза, говоря о том, что нужно стараться решать проблемы мирным путём, ведь это поможет во взаимодействии с мировым научным сообществом, напоминать о трёх уровнях безопасности заклинаний не боевого назначения, рассказывать о важности с пониманием относиться ко взглядам представителей других культур, когда долгие годы покорно потакаешь насилию? Всё ощущалось до тошноты лицемерным.
А ещё хуже — словно и без того не хотелось смешать себя с грязью! — то, что в этом году среди студентов оказалась дочь Теффии. Удар под дых, а не совпадение. Несмотря на горечь прощания с друзьями во время выпускного, Алрефе отчасти был рад, что больше они не встретятся. Пусть в их памяти он навсегда останется балагуром, который смеялся, получая очередной вызов на дуэль, совершенно нелепо падал с лестницы в библиотеке, наступив на полу мантии, пел под луной что-то до невозможного лиричное и любил магические задачки больше, чем отменённые последние пары, нежели своими глазами увидят, кем он стал.
Вера, что хоть в чьих-то глазах он оставался хорошим, как бы глупо и наивно ни звучало это слово, позволяла и дальше заниматься благим самообманом, удерживающим в относительно здравом уме. Только благодаря лжи он оставался неправильным демоном, пусть даже в мыслях, а не поступками. Но... Аила слишком похожа на Теффию. Настолько, что Алрефе понял всё до того, как увидел знакомую фамилию, как дитя обратилось к нему и передало привет от матери преподавателю, который давил из себя улыбку, надеясь, что та не выглядит слишком фальшиво. И казалось, что это подруга смотрит на него слишком ясными для тёмного мира глазами, что она способна заглянуть в душу, в мысли, разглядеть каждый грех, сосчитать все убийства.
Но что за этим последует? Разочарование. Глубокое, оправданное, безапелляционное. А вслед за ним... Вслед за ним определённо должны идти слова, что, получается, Алрефе обманывал друзей все эти годы, выдавая себя за того, кем никогда не являлся. Так и есть. Он придумал, создал того себя, каким хотел быть. Многое приукрашивал, изображая веселье, открытость, общительность, уверенность. Но в основе поступков и слов всегда лежала искренность! Только те семь лет он жил по-настоящему, а после — будто вернулся в иллюзию, благодаря которой дурной сон просочился в реальность.
Пожалуйста, не разочаровывайтесь! Пожалуйста, хоть кто-нибудь, дайте шанс тому балагуру остаться живым хотя бы в памяти. Пожалуйста, поверьте, что этот жалкий выродок никогда не хотел рождаться демоном, не выбирал быть «особенным» и больше всех ненавидит себя за то, что делает. Пожалуйста... Просто... Дайте увидеть хоть какой-то свет в этом мраке, отогнать тьму даже крохотным огоньком.
«Хватит убегать. Это бесполезно. В правильных руках ты всё же пошёл в верном направлении и скоро вернёшься ко мне».
Удар по столу. Сиплое: «Заткнись!»
«Вот уж точно сын своего отца. Те же привычки. Та же тёмная кровь».
Сознание словно пыталось разорваться на две части. Одна продолжала упорное, бессмысленное сопротивление, всё ещё надеясь на лучшее будущее, на возможность кардинально изменить ситуацию и жить согласно собственным взглядам и принципам, ведь всё возможно, пока ты ещё жив, пока ты — это ты. Вторая смертельно устала от бесконечной борьбы и тихо, апатично напоминала: всё закончится, если сдаться — тело ещё может продолжать изображать жизнь, творить всю положенную чёрному магу мерзость, но проблемная личность навсегда исчезнет. Так будет лучше всем, разве нет?
— Нет, — уверенно заявил кто-то со стороны.
Голос извне... Отчего-то он совсем не удивил. Алрефе же с детства привык к голосам, ну и что же, что этот не бездушный, а печальный и встревоженный, не в голове, будто притворяющийся частью собственных мыслей, а точно чужой? Собеседником больше, собеседником меньше, — всё одно: верный путь к безумию.
— Почему же? Надо уметь вовремя остановиться.
— Вовремя? Да, вовремя надо... Но ещё не время. Если сдашься сейчас... Так и не узнаешь, что за поворотом мечта уже воплотилась в жизнь. Настоящая. Та, которую ты загадал в детстве. Это не сказка, не пустая надежда. Вот увидишь, это время обязательно вернётся!
— Верн... — хотел переспросить Алрефе и осёкся.
Чем дальше, тем сложнее вспомнить о петле, тем больше заново пережитое поглощает сознание из настоящего. Вот же она — истинная причина, по которой так сложно бывает вырваться из цикла: если сознания сольются, ты просто забудешь о возможности, надобности вернуться. Но и это не всё. Когда прошлое содержит травмирующие события, то, что ты смог пережить это раньше, не значит, что переживёшь сейчас. Есть риск, что разум из настоящего потерял былую стойкость, непрошибаемую упрямость молодости, просто ещё больше устал и потому на этот раз сломается. Алрефе не хотел, чтобы Сильена видела его прошлое, но справится ли он, если её голос перестанет возвращать в реальность? Годы странствий, потраченные на восстановление, легко и просто могут улететь в дыру. Ведь склеенное хрупче целого.
— Да. Нужно только чуть-чуть подождать. И мы вернёмся. И ночь закончится.
