— Эй, полегче! Не я втравил, а мы втравили. Ты тоже в этом участвовала.
— У меня был выбор?!!
— Был. Выбор есть всегда.
— Ты мне тут еще лозунги начни декларировать. — Альена фыркнула, наконец-то отпустив меня. Я старательно разгладил свою рубашку.
— И чего ты взбесилась? — буркнул я.
— Взбесишься тут. Ты просто не видел, что здесь было. Григорию Ивановичу с трудом удалось успокоить мальчика. Он напоил его каким-то отваром, и Алеша уснул. Спит уже часов восемнадцать. Почти сутки. Сейчас вроде спокойно, а раньше метался. Между прочим, тебя вспоминал.
— Правда?! — обрадовался я. — И что вспоминал?
Альена покосилась на меня.
— Тебе повторить его слова?
Я на миг задумался.
— Пожалуй, не надо. Я тут трезво подумал и решил, что вовсе не хочу знать, что он говорил обо мне.
— И правильно.
— А что наш художник?
— А что он. Сидит. Как Алеша уснул, так и сидит. Боится даже на миг отойти.
— Железный человек.
— Нет. Просто человек. Самый обычный.
Я согласно кивнул.
— Но все же ему себя поберечь стоило.
— Возможно. Но не тогда, когда ребенок во сне кричит, что все равно жить не будет. Боже мой, Эзергиль, ты не представляешь, что тут было.
— Э-э. — Я поежился. — Альена, не будешь ли ты так любезна не упоминать Его в моем присутствии? В устах ангела это немного неприятно. Кажется, ведь вам тоже нельзя упоминать его всуе?
— Прости. Тут, с этими людьми, чего только не станешь говорить.
Альена обхватила плечи руками и ссутулилась.
— Мне страшно, — вдруг призналась она. — Эзергиль, дело ведь уже давно переросло нашу с тобой школьную практику Сейчас ведь решается судьба человека.
— И даже не одного, — кивнул я. — Не забывай об отце Алеши. И почему ты думаешь, что мне не страшно?
— А тебе-то чего бояться? Для тебя же лучше, если все тут попадут в ад.
— Угу, — согласно кивнул я. — Конечно, для меня лучше. Проиграю пари, останусь на второй год…
— Эзергиль!!! Ты хоть на минуту можешь перестать думать о себе и подумать об этом несчастном ребенке?!
— Могу. Но кто тогда будет думать о несчастном мне?
— Ты неисправим!
— Естественно.
В этот момент Алеша пошевелился и открыл глаза, прервав наш спор. Альена мигом забыла обо мне и повернулась к мальчику. Прикрыла глаза, потом печально вздохнула.
— Он не успокоился. Вся его боль осталась при нем. Сон не пошел на пользу, как я надеялась.
— Просто его боль слишком велика.
— Что бы ты понимал… черт.
— Конечно, я не прогуливал уроков, в отличие от некоторых… ангел.
Альена фыркнула, но промолчала.
Алеша тем временем медленно привстал и с испугом посмотрел на Григория Ивановича, продолжавшего сидеть рядом с ним. Мальчик сжался и испуганно попятился, с какой-то обреченностью глядя на мужчину.
— Что с тобой, малыш? — удивился художник.
— Вы меня… как это… совращать будете? — обреченно спросил Алеша.
Сказать, что художник был ошарашен подобным заявлением, значит ничего не сказать. Я вообще был уверен, что выражение «отвисшая до пола челюсть» образное. Сейчас я понял, что это не так. Григорий Иванович несколько раз удивленно моргнул. Потом помотал головой.
— Чего? — переспросил он. — Чего я буду делать?
— Но ведь зачем-то вы привели меня к себе домой? Зачем?
— Хм… — Григорий Иванович помотал головой. — А если я скажу, что просто хотел тебе помочь?
— Врете. Мне никто не хочет помочь. Все только обманывают. — Сказано это было таким усталым тоном, что можно было подумать, будто слова эти говорит умудренный жизнью старик, а не мальчишка.
Альена испуганно повернулась ко мне.
— Эзергиль, он же теперь никому не верит!
— Значит, поверит, — спокойно отозвался я. — Теперь вся надежда на то, что мы в художнике не ошиблись.
— Он не будет… делать то, что предположил Алеша.
— Я и не думаю, что будет. Главное, чтобы он выслушал мальчика. Выслушал и понял его. А не отмахнулся бы от «глупостей».
Мы с Альеной выжидательно уставились на Григория Ивановича, ожидая его реакции. Альена схватила мою руку, сжав ее словно в тисках. Григорий же Иванович несколько секунд молча разглядывал мальчика, словно размышляя о чем-то.
— Вот что, — наконец заговорил он. — Ты чая хочешь?
— Чая? — Алеша растерянно моргнул.
— Ну да. У меня тут должны были конфеты остаться. Давай-ка, вставай. Хватит дрыхнуть. А я пока воду вскипячу.
Григорий Иванович отправился на кухню и загремел там посудой. Алеша тут же вскочил и поспешно обулся. Обернулся к выходу. Шагнул. Альена рванулась было к нему, но я вовремя ухватил ее за руку.
— Куда?! Он должен сам сделать выбор. Это только его решение. Помнишь, что я говорил про герметичную комнату?
— Но он же уйдет…
— Это будет его решение и только его. Пусть учится думать и действовать самостоятельно. Если не научится сейчас, то он обречен быть игрушкой в руках разных типов.
— Под разными типами ты подразумеваешь и себя? — едко поинтересовалась Альена, но мешать Алеше уйти она больше не пыталась.
— Разумеется.
Алеша тем временем неуверенно подошел к двери и выглянул в сад. Направился было к калитке, но тут увидел мастерскую художника. Замер. Несмело шагнул к застекленной стенке и прилип носом к стеклу.
— Нравится? — Во двор вышел Рогожев с чайником в руке. В другой руке он нес сахарницу. Поставив все это на врытый в землю под навесом стол, он подошел к Алеше. — Что ты отсюда разглядываешь. Заходи и смотри.
— А… а можно?
— Ха, конечно, можно. Заходи, заходи.
Алеша несмело вошел внутрь довольно тесноватого помещения. Я обратил внимание на то, что разбитое мной стекло было уже заменено фанерой.
Тут Альена толкнула меня в бок и кивнула в сторону забора. Я обернулся. Там над кустами торчала голова Ксефона и разглядывала двор. Только его тут и не хватало… хотя…
— Давно он тут?
— Часов шесть. Не знаю, чего ходит.
— Хм. Кто же его поймет? Впрочем, могу, конечно, догадаться. Все пытается вынюхать, что нам тут надо.
— Не похоже, что он нас видел.
— Видел, видел. Можешь не сомневаться. Мне гораздо больше интересно, сообщил он отцу Алеши и священнику, что нашел мальчика, или нет. Вроде как он пообещал это сделать.
— Вот это да! — донеслось из-за двери импровизированной мастерской. — Красота!
Я заглянул внутрь. Алеша стоял перед огромной картиной, на которой была изображена большая река с плывущим по ней трехпалубным пароходом. Видно было, что картину рисовали с какого-то высокого места — обрыва или утеса. Где-то внизу виднелся пляж, Солнечные лучи играли на воде. Вся картина, казалось, лучилась жизнью и радостью. Я эту картину раньше не видел и теперь, пораженный не меньше Алеши, замер. За моим плечом восхищенно сопела Альена.
