Олег Серёгин - Дети немилости

Солнце село, но небо еще оставалось светлым: прозрачный купол в облачных занавесях. Поднимался вечерний ветер, поезда вдалеке на вокзале кричали долгими голосами, точно перелетные птицы. Череда огромных воздушных шаров плыла вдалеке. На башнях уже засветили большие лампы, чтобы не разбились те, кто ночью отправится летать над городом. К озерам Дженнерет и Джесай скоро поплывут по каналам разукрашенные лодки, и до утра в безмятежных водах будут отражаться разноцветные огоньки. Умрет девочка из Таяна, умрет бездарный аллендорский маг, а вечная Рескидда, не зная печали, споет над ними, и хрустальные ее гармоники прозвенят голосами звезд.

Когда ты поднимешь лиру,

Ни в чем не зная нужды -

Славь Госпожу сапфиров,

Деву пресной воды.

Лонси поднялся и выглянул в окно – то, что выходило в переулок. Ему пришлось изогнуться, чтобы увидеть вывески на привокзальных кабаках. Храм здесь был, недалеко, но мелодию бесконечного гимна выводил не чистый голос священницы, а пьяный и прочувствованный мужской бас. Какому-то арсеиту, видно, было очень хорошо жить на свете. Из второго окна открывался вид на сквер с гирляндами и фешенебельный ресторан; прямо-таки музейная диорама, «жизнь богатых и жизнь бедных»…

«В конце концов, - горько подумал маг, - можно пойти и просто выпить. Напиться. Все равно уже ничего нельзя сделать. Я так не могу больше. Я с ума сойду».

Позади долго и хрипло вздохнула Неле. Лонси обернулся. Горянка лежала неподвижно, глядя в потолок тускло поблескивающими глазами. Шатаясь, Лонси подошел к ней и сел на край кровати. Деревянная рейка больно врезалась ему в бедро. Неле не шелохнулась.

- Ты… не спишь? – едва слышно спросил Лонси.

Если бы Неле что-то сказала, хотя бы просто перевела на него взгляд, магу не хватило бы совести бросить ее одну. Он побоялся бы оставлять живого человека на погибель и, наверно, через некоторое время погиб бы вместе с горянкой. Но девочка только вздохнула еще раз, короче и тише, и ее веки, едва разомкнувшиеся, вновь опустились. Окостеневшее лицо показалось совершенно безжизненным. Сердце Лонси гулко бухало. Он никогда прежде не видел мертвецов. Будь обстоятельства иными, он потерял бы самообладание только из-за того, что оказался в одной комнате с трупом, но сейчас уже не имел сил бояться попусту.

Он встал и отошел на середину комнаты, пристально глядя на Неле. Та не шевелилась.

Проверять пульс Лонси не собирался.

Его била дрожь – лихорадка внезапной надежды, словно он, отчаявшаяся дичь, вдруг чудом оторвался от погони. «Я не некромант», - повторил он про себя и еще подумал, что за погребение с него потребуют денег, и с какой радости ему платить? Он вообще никогда не имел никакого отношения к этой девке. Деньги нужны самому… деньги нужны живым, мертвым они без надобности. Какая ей теперь разница? Пусть ее свезут туда, куда свозят в Рескидде бродяг. А может, и хозяин гостиницы заплатит: он все равно скоро выгодно продаст эту лачугу.

Надо уходить.

Лонси заметался по комнате, вытащил остатки денег, быстро собрал вещи, которые имели ценность и могли как-то понадобиться. Эту ночь он мог скоротать на вокзале, в комнатах ожидания. Потом… потом, в конце концов, можно будет придумать что-нибудь, опять же о ворах, например, и обратиться за помощью. Или купить билет и вернуться в Аллендор, только не в Ройст, а куда-нибудь в глухомань, где Лонси сойдет за мага. Или в Рескидде остаться… «Там решу», - сказал он себе и обернулся, последний раз окидывая комнатку взглядом.

Почудилось, что Неле шевельнулась на своем одре, но Лонси предпочел этого не заметить.

- Все, - сказал он так тихо, что сам едва услыхал, – все.

Ночной ветер свистел вдоль переулка, катил по камням мостовой легкий мусор, развевал полы накидки. Далеко за углом, в саду возле дорогого отеля, соловьем разливалась певичка, и гремел блестящий оркестр. Лонси зажмурился и вдохнул полной грудью. Он чувствовал во всем теле странную нервозную легкость: одинокий, беззащитный, безденежный, он все-таки был свободен.

Лонси провел в Рескидде не так много времени, но достаточно пробродил по ней, чтобы уже не чураться ее переулков. Слух его приноровился к вульгарному диалекту, желудок – к местной пище и питью. В нем, конечно, узнавали иностранца, но уже не принимали за праздношатающегося. К прибывшим в город по делу рескидди относились несколько лучше, чем к искателям развлечений.

За спиной молчали пять этажей старого дома; чем выше, тем гуще было их молчание, к пятому оно становилось плотным как кирпич и таким же тяжелым; оно нависало над Лонси и грозило обрушиться, погребая его под собой. Переборов внезапную боязнь, Лонси обернулся и посмотрел вверх.

Ничего там не было, кроме стен и окон, и неба над крышей.

«Ничего там нет», - повторил про себя Лонси.

Дежурного на первом этаже подменяла девочка, дочь хозяина; она крепко спала за стойкой. Но даже и проснувшись, маленькая рескидди ничуть не удивилась бы, что кто-то отправился по делам в ночной час.

Вот и все.

Темной громадой на фоне освещенного огнями неба возвышался вокзал. Лонси подумал, что не станет сразу приниматься за дела: он слишком измучен этими днями, трудами и бедами. Нужно дать себе отдых – да, немного отдохнуть, успокоить нервы, чтобы с новыми силами приняться за строительство новой жизни.

Маг встряхнулся и решительно зашагал вперед.

Дома, в Аллендоре, он был тихим послушным мальчиком, примерным студентом, почтительным сыном, шагу толком не мог ступить, чтобы не подумать, как отзовутся о нем родители; тогдашний Лонси показался теперешнему маленьким и убогим. Он прошел через настоящие ужасы, и многое из того, что пугало прежде, стало просто смешным. В ближайшее время положение его не обещало заметно улучшиться, но Динрем Леннерау не боялся неизвестности – он боялся «теней», бандитов и южных болезней, больше ничего. Имя из поддельных документов неожиданно показалось Лонси вполне подходящим. Ему нравилось думать, что он действительно стал другим человеком – спокойней, циничней и уверенней, нежели некий злосчастный господин Кеви.

«Господин Кеви, - почти со смехом подумал он, - служит себе в посольстве. А господин Леннерау, пожалуй, пойдет и выпьет немного».

Приняв такое решение, на секунду он струхнул – в кабаке могли обокрасть, вытащив последнее, и там могли быть дурные женщины и продавцы наркотиков, и просто лихие полуночники с ножами. Но господин Кеви спал в своей честной постели, а господин Леннерау сообщил следующее: деньги надо держать поплотней, наркотики вредны для здоровья, а от дурной женщины он бы не отказался, только, жаль, заплатить ей нечем. При настоящем состоянии финансов позволить себе можно только стаканчик-другой чего-нибудь эдакого. А потом пойти в комнаты ожидания и провести там остаток ночи под видом путешественника, прощающегося с доброй Рескиддой.