Решетка, впрочем, имелась. Каминная. Узорчатая. Надраенная до блеска.
– Ну… не совсем, – признался Кайя. – Я для дяди делал. А он отказывается переезжать. Говорит, что внизу ему удобнее.
Еще более внизу, чем сейчас? Бездонный какой-то замок.
– А что там?
– Камеры.
– То есть Магнус живет…
– Там, где хочет жить. У него на это свои причины. Иза, дядя – сложный человек, но он к тебе привязался…
А стены мягкие. Под тканью – сизого оттенка бархат – прощупывается слой не то войлока, не то шерсти. Кайя действительно старался сделать эти комнаты подходящими для жизни. И порядок здесь поддерживали вряд ли в ожидании того момента, когда можно будет нашу светлость от белого света укрыть.
– …и я прошу, будь к нему терпимей.
– Буду, – соглашаюсь я легко. – Он замечательный. Ну, я так думаю. А что?
– Ничего. Не стой на полу, замерзнешь.
Ага, с учетом, что пол здесь весьма условен. Ковры, ковры и сверху – полуметровый слой мехов. Ходить сложновато, зато падать мягко. Актуальное преимущество.
– Сядь. – Кайя силой усаживает меня в кресло, а кресло подвигает к камину. – Иза, он – дознаватель. И ему порой приходится делать неприятные вещи. Некоторые… да почти все думают, что он получает удовольствие, их делая.
Мой разум отказывается усваивать такую неконкретную информацию. На то, о чем думают все, мне глубоко плевать. Магнус – хороший человек.
Так я и сказала, слабо отбиваясь от пухового платка. Мне и без него жарко!
– Даже при условии, что дознание порой связано с пытками? – Кайя усаживается между мной и камином. И огонь, потянувшийся было к волосам, отшатывается.
Мне кажется или меня на прочность испытывают? Подземелья, камеры, пытки. Логично. И с местным законодательством, полагаю, увязывается. Но Магнуса мне жаль.
– Ему, наверное, тяжело. – Я дотягиваюсь, чтобы убрать рыжие пряди с глаз Кайя. Мешают же. Ну, мне во всяком случае.
– Да. Он уже не молод. А иногда сила нужна. Там, конечно, палач есть, но…
– Кайя, я о другом. Ему тяжело быть злодеем. Понимаешь?
Магнус не похож на садиста, и вряд ли работает он из любви к искусству, скорее уж потому, что и эту работу кто-то должен делать. Да, при мысли о пытках меня переворачивает. Но Магнус – это Магнус.
Кайя смыкает руки на затылке и подается назад. Вот бухнется в камин и решеточку погнет, не говоря уже о самом камине. Да и за него самого при всей ударопрочности несколько волнуюсь.
– Я рад, если ты и вправду так думаешь.
Сомневаться в моей искренности? Обидно, честное слово.
– Он делает то, что должен был бы делать я. И то, что мне рано или поздно придется делать.
Чистосердечное признание, от которого мне полагается в обморок упасть? Не дождется! Я, наверное, чудовище, если меня беспокоит не тот факт, что Кайя кого-то там пытать собирается, а тот, что и ему от этого будет плохо. Найти бы еще слова, чтобы внятно объяснить это самому Кайя.
– Я понял, – тихо говорит он. – Спасибо.
Пожалуйста.
Мы сидим, разглядывая друг друга. И огонь, обнаглев, тянет рыжие лапы к моему мужу. Он касается кожи и с кожи соскальзывает, не оставляя следов.
– И я так смогу?
– Боюсь, нет. Если что-то проявляется, ну, кроме этого, – Кайя провел по щеке, точно желая стереть черные узоры, – то сразу.
То есть я зря страдала?
Нет, что с Настькой и с собой помирилась – это хорошо. И выяснила, до чего чудесный человек мой супруг. Но суперсилу тоже хочу!
– Сердце мое, – Кайя смеется, и эта комната слишком тесна для его голоса, – ты и так лучше, чем я того заслуживаю.
Безбожный подхалим… или божественный?
Красотка Мэл красоту свою растратила давным-давно – подвыпивший клиент схватился за нож и располосовал лицо: якобы Мэл вздумалось его обокрасть. А она ж не дура, она видит, с кем игры играть можно, а с кем – лучше бы поостеречься.
Остеречься не вышло.
Раны затянулись, навсегда изуродовав милое прежде личико рубцами. И Мэл, поняв, что не выйдет вернуться к прежней жизни, скурвилась.
Нет, она своих не сдавала… и да если разобраться, где свои?
Кот, сука этакая, вышвырнул Мэл, когда понял, что работать она не может. Подруженьки бывшие скоренько место поделили, и, прав шептун, с такими «своими» чужих не надо. А за работу ее платят, и неплохо. Стой на улице. Смотри. Слушай. Улыбайся людям, да шути… веселых все любят.
Внимательна будь.
Мэл ведь не дура. Старый лэрд – а Мэл была уверена, что работает именно на него, – умных ценил. Полугода не прошло, как Мэл стали платить вдвое… потом – втрое. После того ж случая, когда Мэл сдала залетных угребков, которым вздумалось гильдейных потрясти да по-мокрому, ей и вовсе серебра отсыпали как особо ценному агенту. И тамгу выдали, по которой стражник, солдат или иной, на службе пребывающий, обязан был исполнить любое указание Мэл. Ее прям и подмывало подойти к Толстяку Джи, который только и знал, что Мэл шпынять, да и сунуть тамгу в нос. Пусть бы поплясал по ее указанию. Останавливало то, что с лэрдовской тамгой не шутят. И Джи сплясать спляшет, а потом пустит шепоток, что Мэл скурвилась. Тут-то тамга не в помощь…
Конечно, чужаки сами виноваты – в дома полезли, пытать людишек стали, детей положили, а лэрды такого крепко не любят, – но и Мэл стукачество не спустят.
Она со всеми на казнь ходила, в первых рядах была, видела, как палач ловко кости крушит. Орали заезжие, а Мэл переполняла гордость от того, что она – не просто старая шлюха, но особо ценный агент на службе их светлости, с чьей помощью правосудие и свершилось. Эта гордость и держала на улице, хотя Мэл давненько могла съехать. Накопленного хватило бы на домик и скотину, но как старого лэрда бросить?
И город тоже?
Вот стояла Мэл. Смотрела. Слушала.
Интересное говорили.
…что появился человечек, готовый купить младенчика за недорого или кого постарше…
…и что сводни ныне молодух ищут для «хорошей работы за городом», и ладно бы целочек хорошеньких, которые всегда в цене, а то ведь всяких берут, лишь бы здоровая была…
…и что шхуна «Лунарыбица» пришла в порт с грузом древесного угля, да только продала его не алхимикам и не кузнецам, но кому – неизвестно. В описи же и вовсе не уголь, но соленая рыба значилась…
…и что у литейщиков четверо учеников пропало, а еще трое подмастерьев ушли, и не худших, таких, которым мало до мастеров оставалось…
Слухи эти разрозненные сплетались в одно, и Мэл нутром чуяла – важное. И в важности убедилась, встретивши тварь, которой на пристанях делать было вовсе нечего. И удивление от встречи было столь велико, что Мэл, позабыв об осторожности, следом потянулась. Если она поймет, в чем тут дело, то за новости этакие не серебром – золотом заплатят. Надо только разузнать обо всем хорошенечко…
