Спустя несколько ночей я обнаружил привязанное за ленточку к ветке южной акации письмо с пятнами засохшей крови. В нем были долгожданные стихи:
Кушайте на доброе здоровье
Бумагою не подавитесь.
Тут мало слов, но много крови,
Надеюсь, вы повеселитесь —
Торжественно вам сообщаю,
Я помолвлена с Андреем,
На свадьбу вас не приглашаю.
Ответ пишите поскорее.
Новость о предстоящей свадьбе Андрея и Полины огорошила меня.
К чему ей губить богатую на приключения жизнь, становиться хозяйкой в доме того, кто ей совершенно не подходит? Зачем выходить замуж за гордеца без чувства юмора, своенравного остолопа? Не назло ли мне?
И если для нее Андрей не пара, кто бы мог ей подойти для счастливой семейной жизни? Неужели, я?
Давно перестал я мечтать об идеальной супруге. Нюшу таковой не считал, и вообще ни разу не признался ей в любви, не сделал комплимента. Робкая вампирша в словесных нежностях вроде не нуждалась, и я не хотел лишний раз опускаться до лжи. Она просто была при мне — и все, без лишней сентиментальности. Иногда я привлекал ее к себе — на рассвете, или вечером, как султан посещал нелюбимую жену. Но в отличие от султана, у меня не было любимой жены. Прежде мне еще удавалось не вспоминать милый образ идеальной спутницы жизни, рожденный фантазией в ту пору, когда я был человеком, — образ просвещенной, немножко эмансипированной женщины. А после того, как я увидел его воплощение в очаровательной охотнице, он поселился в моем сердце. С такой женой, как Полина, можно было бы подискутировать о творениях Сократа или Гегеля, совместными усилиями разобраться в житейских неурядицах, обсудить интересные книги, пошутить на злободневные темы, а самое главное, каждый день открывать друг в друге нечто новое, приятно удивляющее.
Семейное счастье пряталось от меня за осиновым забором, в человеческой жизни, из которой я навсегда был вычеркнут. Наша тайная переписка превратилась из шуточной затеи в полноценное общение на одном языке — языке стихов. Она возродила надежду, потухший огонек вырос в свечное пламя; мог он дорасти и до огня в камине — символа домашнего очага. Или нет? Я хотел высмеять природного врага, поиздеваться над охотницей, а теперь сам чувствовал себя осмеянным. Полина словно дала мне пощечину…
Инстинктивно я остерегался лизать ее кровь, но, обнюхивая письмо, вдруг понял, что мне все равно, есть ли в ней яд, и пару раз лизнул пропитанную кровью бумагу. Надо отметить, что кровь охотницы была неприятнее на вкус, чем кровь человека или вампира — она была какой-то подкисленной. «Специально так придумали волшебники, чтобы охотников не хотелось есть?» — предположил я, не дождавшись симптомов отравления. Впрочем, при сильном голоде, кислинка не стала бы помехой. А если сравнить кровь охотников с плесневым сыром, ее вообще можно записать в деликатесы.
Ответ я написал соком темно — синих ягод, сорванных с низкого пышного кустика — одного из растений чужого мира, на обратной стороне письма. Чернильный сок был безопасен для всех живых существ.
Не может быть!
Вы шутите?
Вы же его не любите!
P.S. Кровь хороша, но вроде как с кислинкой
И капельки малы для насыщенья,
Хоть проглотить письмо я не решился.
Тянул я долго вкусные мгновенья.
«Вот вы уже и мхом порастаете, дорогой Тихон Игнатьевич», — замедлив шаг по пути домой, я снял с плеча зеленый мох и стряхнул с рубашки древесную труху, — «и пыль веков оседает на вас…
Иное дело у людей! До чего интересна их жизнь! Взять, к примеру, знатных господ. То балы у них, то званые обеды, то нежданные гости залетят мотыльками на огонек, то причудливое изобретение возбудит в них страсть к ученым спорам, то немыслимая по скабрезности выходка всколыхнет их подвижные умы, то губернская юриспруденция отвернет чудной закон, всех на уши поднимет.
А у простонародья разве скучнее житуха? Никак нет, Тихон Игнатьевич! То у них дитя народится, то корова отелится, то соседский козел на грядках капусту сжует и морковь за ботовник повыдергает, то всю деревню гремит свадьба, то поминки, то гульба в престольный праздник — пыль столбом. Некогда счастливцам впадать в тоску! Все дела у них по календарю расписаны. Все чин — чинарем. На Марью — колодницу свекла зреет, на Митяя — пчельника вынимают соты из ульев, на Прасковью — плакунью идет дождь, порой с градом. Где ж тут соскучиться!
У нас, вампиров, что за жизнь?!! Всесезонное нервическое расстройство! Того и гляди, как бы намеченный ужин тебе колотушек не отвесил, да как бы свои не наваляли почем зря. И тоска! Тоска бессмертная! Ни тебе музицирования, ни тебе танцев, ни тебе умственного развития. Поневоле зачерствеешь, как ломоть бородинского хлеба в погребе. Эх, стянуть бы для Анютки английский роман со счастливой концовкой и почитывать ей понемногу на утренней заре. Да вот незадача, без малого все употребляемые в романах слова ей неизвестны. Не вникнет глупышка в суть изложенных писателем идей».
Только я дошел до недавно построенного людьми шаткого деревянного мостика через реку, как пришлось стрелой мчаться назад. Неподалеку от города разыгралась житейская драма вокруг ответного письма Полины.
— Что вы творите!?? Вы, верно, не в своем уме! Как вы могли вступить с ним в переписку? И почему молчали? Неужто вы не понимали, что играете с огнем? Или… — тут Андрей запнулся, прервал долгую бессмысленную тираду, испугавшись сделанного умозаключения, — или вам нравятся такие игры? Вы что, хотите оставить сына круглым сиротой? И вам начхать на город?..
…Полине Трофимовне вампиры пишут письма! Ах, какая радость!
— Не кричите. Вас услышат, — охотница испугалась народного гнева.
— Мы далеко ушли в лес. Только ваш друг — поэт может услышать нас.
— Вам не понять. Я пыталась заманить его в ловушку.
— Да, соглашусь, понять ваши неразумные деяния обыкновенным, не помрачившимся рассудком просто не представляется возможным!
Андрей развернул письмо и зачитал вслух:
Представьте, я украдкой
Призналась вам в любви,
Вы облизнулись сладко,
Предвкушая брачный пир…
— Дальше я не буду повторять ваш бред, — взбешенный Андрей растерзал письмо на мельчайшие клочки, — Вы видели его? Встречались с ним?
