— Привет, Лу, — сказала Лета. — Чего тебе?
— Домина Фредерика, Сиятельная, изволят видеть тебя, госпожа Кора, — тихим шелестящим голосом отвечала вампирка.
О своем существовании за пределами Купола «храмовые животные» рассказывают неохотно, однако известно, что там они бодрствуют ночью, нападая в темноте на свои жертвы и высасывая из них кровь. Из-за этого зрачки у вампиров всегда расширены, и яркий свет губителен для их зрения. К тому же у них необычайно белая, легко сгорающая на солнце кожа, ожоги с которой не сходят, поскольку способности к регенерации у вампиров нет. Как ни крути, они — живые мертвецы, загадка природы, и, обладая бессмертием, не способны зарастить даже маленькую царапину. Для храма, к которому я имею честь принадлежать, вампиры — полезное подспорье, ведь свойства любой новоосвященной воды испытываются в первую очередь на них. За это вампирам сохраняют их странное подобие жизни, выписывают для них консервированную кровь из храма Эскулапа и позволяют носить просторные, закрывающие тело целиком одежды.
Иные из жриц, как, например, я и мои подруги, состоят с отдельными особями в приятельских отношениях, хотя, разумеется, ни о каком равенстве речи здесь не идет. Вампиры были, есть и останутся для всех нас выродками, париями, ниже любого самого низкого плебея. В конце концов, плебеи — тоже люди, пусть и рожденные для того, чтобы подчиняться. У них есть имена, родители, тень, право на пищу и зрелища. У вампиров нет и этого, их даже по половому признаку не различают, а зовут — как кому в голову взбредет.
Я, однако, и Меланида с Летой, да и Коронида, насколько мне известно, тоже, к Лу, пришедшей по мою душу вампирке, относились по-доброму, звали по имени, принятому среди ее соплеменников, и любили порасспросить о ее житье-бытие. Лу, видимо, в благодарность, делилась с нами различными внутрихрамовыми сплетнями, доступными ушам только ее братии, рассказывала истории о прежних поколениях жриц, которым сама была свидетельницей. Смерти для вампиров нет, значит, они — если им позволить — могут «жить» вечно, вот и Лу обитала при храме уже тридцать лет. Срок немалый, конечно, ведь за это время, как Лу утверждала, она нисколько не изменилась, но я вампирке никогда не завидовала. Долго живут черепахи, и вороны, по слухам, тоже, так и что с того? Человек — венец творения. Если только он не плебей какой-нибудь.
Поняв, что не ослышалась, я помотала головой и недоуменно спросила:
— Для чего меня вызывает донна, не знаешь, случаем?
Вампирка покачала головой.
— Известно лишь, что призывают немедленно, госпожа Кора, — почтительно прошелестела она.
— О Всеблагая, — вздохнула я, поймав пристальный взгляд Корониды.
Грозно посмотрев на младшую послушницу (не приведи боги, сболтнет чего лишнего), я встала, перелезла через бортик и, огорченно шлепая мокрыми ступнями по прохладному полу, направилась в раздевалку.
— Увидимся в столовой! — напутствовали меня девчонки.
Я, не оборачиваясь, сделала им ручкой. Лу, шурша длинным плащом, последовала за мной на почтительном расстоянии. В сушилке, торопливо уложив перед зеркалом волосы, я, обернувшись к ней, спросила:
— А как ваша братия, Лу, отмечает Парилии?
На бесстрастном лице стоявшей за моей спиной вампирки на мгновение промелькнуло какое-то сильное чувство, природу которого я не поняла. Я шагнула к ней ближе, приглядываясь, но Лу уже опустила голову и смиренно отвечала:
— Жалкая слуга благодарит за внимание, проявленное к обрядам недостойного племени, госпожа Кора. Однако жалкая слуга в отчаянии, ибо ей нечего ответить доброй госпоже. Недостойные родичи жалкой слуги не отмечают священный праздник Парилий.
— Да ну?! Почему?
— Жалкая слуга и ее недостойные родичи не заслуживают права восхвалять оскорбленную самим их существованием Богиню-Матерь [6], о госпожа Кора, — наклонив голову еще ниже, почти прошептала Лу.
Я поглядела на нее, ожидая продолжения, но вампирка, по-стариковски согнувшись, помалкивала. Поняв, что разговор окончен, я направилась из сушилки в раздевалку. Лу безмолвной тенью прошмыгнула следом и помогла мне одеться. В молчании мы покинули предбанник и прошли по галереям и коридорам храма. Проводив до самых внутренних покоев и низко поклонившись на прощание, Лу покинула меня. Может быть, мне только показалось, но после краткого разговора в сушилке ей сделалось передо мной неловко.
Впрочем, чувства вампирки меня не заботили: едва мы расстались, я забыла о ней, ломая голову над тем, зачем высшей жрице, донне Фредерике, могла понадобиться моя скромная персона. Прошла неделя с тех пор, как я и Коронида совершили чудо из чудес, о котором никому и похвастать-то нельзя; все отчеты и заключения я на следующий же день предъявила жрице-куратору. С тех пор ни слуху, ни духу о невиданном происшествии не было, я специально, очень аккуратно, наводила справки. Как вдруг бац! — меня вызывают. И не кто-нибудь, а та самая жрица, которая пришла по вызову в нашу лабораторию, чтобы забрать воскресшего смеска. Та самая жрица, которая освятила воду, оказавшую столь небывалый эффект. Что же ей нужно от меня?..
Идя прямым, выстланным тростниковыми циновками коридором к дверям ее покоев, я ужасно трусила и волновалась, не находя достойного ответа на этот вопрос.
* * *
Как бы ни было велико мое беспокойство, едва отодвинув дверную панель в покои донны, я не смогла удержаться от воспоминаний. В возрасте семи лет я была отдана в храм, и первые годы моей жизни под его благословенной крышей прошли в услужении у старших жриц. Я досконально знала расположение и обстановку внутренних покоев. Центральные божества нашего храма — Подземные, мрачные, предпочитающие крикливой роскоши благородную простоту. Интерьер жилых комнат как раз и должен этой самой простоте соответствовать. Из мебели — только самое необходимое: циновки на полу, подушки для сидения или, в самом крайнем случае, невысокие ложа для приема особо важных гостей. Стены обычно ничем не украшены, разве что в стенной нише можно вывесить гравюру или два-три свитка с мудрыми изречениями. Окна следует занавешивать или закрывать ширмами, для освещения используются крошечные светильники, горящие вполнакала. Очень часто они бывают не электрическими, а масляными, с пропитанным благовониями фитилем, поэтому в приемных комнатах высших жриц всегда полутемно, дымно и душно от разнообразных густых запахов. Сюжеты сцен, изображенных на ширмах, должны соответствовать строгому канону: никаких ярких, праздничных цветов или видов, сплошные муки ада и страдания грешников. Большинство жриц подобным же образом обставляют и личные покои, хотя здесь требования не такие жесткие. Видимо, сказывается сила привычки.
В детстве меня и моих подружек-ровесниц пугала мрачность храмового убранства, но затем я смирилась с нею, как и со многими другими особенностями культа, в который посвящена. Так, например, послушницам и жрицам, поклонницам Подземной богини, запрещается носить в миру одежду ярких цветов, пользоваться косметикой и украшениями. Дозволены только два аксессуара — веер и четки, они положены нам по статусу. Веер носят лишь жрицы, прошедшие Высшее Посвящение, четки же доступны любой из нас и могут быть разной формы, размера и расцветки, тут уж все зависит от вкусов и фантазии их владелицы. Четки вешают на шею, ими унизывают запястья и подпоясываются. Я знаю некоторых девушек, которые носят браслеты из бисера на ногах, и утверждают, что это тоже четки. Словом, даже в уши можно вдеть серьги-бусинки и обозвать их четками; жрицы, следящие за порядком среди послушниц, и не подумают возражать. В конце концов, они тоже женщины. Тем более что за прочие нарушения канона наставницы карают строго.
Поэтому я была и взволнована, и удивлена, когда вошла в покои донны Фредерики. Вначале, конечно, ничего особенного я не увидела, — обычная крошечная прихожая, слегка утопленная в пол, где надо было снять мягкие туфли, в которых я ходила по коридорам храма. Затем — шелковая занавеска, под нее нужно подныривать, иначе ткань обмотает голову и увяжется за тобой; таким образом, пред очами наставницы предстаешь согнувшейся в поклоне по всем правилам вежливости. Я и предстала, тут же садясь на пятки и объявляя о своем прибытии:
