Дома Маугли повел себя как воспитанный джентльмен. Обследовал квартиру, не трогая ни обои, ни обувь — а Сара Абрамовна говорила, что грызут все, что на глаза попадется — забрался на диван к Диме под бок, посмотрел телевизор, смолотил треть палки колбасы, а на ночь отправился спать в кресло. Уходя на работу, Дима оставил Маугли несколько кружков колбасы, ломоть хлеба, две сосиски, и велел не баловаться. Сара Абрамовна, узнав, что кролик остался жить у Димы, неожиданно расчувствовалась, сказала — «хотела, мол, тебе предложить тебе его взять, но не посмела».
Вечером Дима обнаружил, что Маугли включил телевизор. Снова примерил ситуацию на себя — с тоски можно сдохнуть в четырех стенах — и научил кроля пользоваться пультом, чтобы тот выбирал каналы по вкусу. Поужинали тушеной капустой с остатками сосисок — Дима приготовил — посмотрели французскую комедию и улеглись спать. Дима на кровати, а кроль — в кресле.
На третий вечер Дмитрию Гериховичу показалось, что кролик понимает человеческую речь — сцапал зубами и подал кусок колбасы в ответ на просьбу. Обсуждать это ни с кем не хотелось, как и кроличий рацион. Всколыхнулись старые страхи, нежелание выделяться из толпы. А вдруг Сара Абрамовна отправит Диму к ветеринару… ой, нет, Маугли к ветеринару, а Диму к психиатру? Здесь, на исторической родине, люди к психиатрам запросто захаживали, лечились таблетками и одновременно работали. Вроде бы, ничего постыдного, «как все», но такое «как все» Дмитрий Генрихович себе не хотел. И побаивался, что ветеринары Маугли принудительной вегетарианской диетой уморят.
В первые дни казалось, что судьба послала ему Маугли, чтобы от заказа отвернуть. Не поедешь же собачку убивать с кролем за пазухой, и на три дня дома не оставишь — колбаса в миске протухнет и наполнитель в туалете промокнет. Когда бармалеи позвонили, Дмитрий Генрихович начал осторожно давать задний ход. Сказал, что стрелял давно, в городе почти не работал. Может накладочка выйти. Бармалеи посовещались, накинули десятку и предложили съездить за город, пристреляться — у знакомого, мол, усадьба и прилегающий к ней лес в собственности, можно ветки на деревьях подровнять.
Сердце дрогнуло. Дмитрий Генрихович вынул из шкафа пятнистую форму, в которой демобилизовался, померил, старательно втягивая живот — таки отъелся на харчах тети Сары, утренние пробежки увеличить надо и отжиматься от стула не только перед работой, но и вечером. Маугли сначала смотрел с подозрением, а когда услышал, что тоже поедет — «я постреляю, а ты по травке побегаешь» — запрыгал от радости. Сказано — сделано. Дима позвонил тете Саре, предупредил, что на выходные уезжает за город — а то мало ли что ей понадобится, пусть не рассчитывает.
— С девочкой познакомился, Димочка? — ласково спросила директриса.
— Кроля везу на природу выгуливать, а то он в квартире засиделся.
За полуправду совесть не так грызла, как за вранье. Тетя Сара хмыкнула, посоветовала с кролем гулять по городу — девочки сами потянутся. Дмитрий Генрихович совет даже обдумывать не стал, и без тети Сары заметил, что с Маугли за пазухой от трезвых баб отбоя нет. Когда вчера ходили за колбасой, чтобы кроль по своему вкусу выбрал, покупательницы три визитки в карманы напихали, а кассирша номер телефона на купюре записала. Купюру Дима в хлебном за булочки отдал, а визитки сложил в салфетницу, их за три дня куча собралась.
Выходные удались на славу. Диме привезли ВСС «Винторез» и два прицела. С бесшумным «Винторезом» Дима только тренировался на сверхсрочной, работать не довелось. Однако память не подвела, руки не забыли, что надо делать — трижды собрал и разобрал, упаковывая в чемоданчик типа «дипломат», с каждым разом все быстрее. Но в минуту не уложился.
Отстрелялся на первый раз, остался собой недоволен. Пока чистил снятый глушитель, сделал комплекс дыхательных упражнений. И сумел выкинуть лишние мысли из головы, когда пристреливался по второму кругу. Позабытая в суете дней сосредоточенность на выстреле укрыла как одеяло. Дима почувствовал себя живым и нужным. А когда менял прицел, услышал знакомый голос.
— Ты счастлив, — констатировал Дым. — Аж до меня долетело. Как живешь? Женился?
— Нет, — убирая прицел в сумку для переноски, ответил Дима. — Пока только кролика завел. А ты как? Второго ребенка жене заделал?
— Не та ситуация, — помедлив, отозвался Дым. — Поговорим чуть позже?
— С удовольствием, — согласился Дима. — Давай завтра?
— Давай. Я позову. Скажешь, если не вовремя.
Часть 2. Димитос. Глава 1. Отчаяние
Он проспал. Дважды отключал будильник, зная, что тот снова сработает через десять минут, и растратил драгоценное утреннее время — сын уже проснулся и превратился в львенка. Не желал менять тело, одеваться и завтракать, сидя за столом — пропустил мимо ушей и уговоры, и окрик.
Димитос мог отвезти его к бабушке, усадив на заднее сиденье — детей до пяти лет никто не трогал, даже отъявленные ревнители закона не придирались к мелким львятам. Голос разума твердил: вам не грозят ни арест, ни штраф. Бесполезно. Навалились, одолели тоскливые мысли: «А если он не привыкнет к правилам? А если проявится строптивый характер матери? А если привыкнет, а потом, повзрослев, проклянет — за детство с ущемленными правами из-за проживания бок о бок с людьми?»
Димитос повернулся к зеркалу и отшатнулся от отражения. Оказывается, он балансировал на грани обращения — на приятное открытое лицо, располагавшее к себе людей, наползла «львиная маска». Углубились морщины и складки, резко выступили надбровные дуги, расплылся толстеющий нос, обвисли щеки и подбородок. Димитос встряхнулся, положил ладони на затылок и начал считать вдохи и выдохи. Он не спускал глаз с ошейника, маячившего в зеркале алой полосой, и напоминал себе: «Если ты начнешь превращаться, сработает датчик давления. Ты получишь разряд, потеряешь сознание, упадешь на пол и напугаешь Теомариса. Он и без этого плачет по ночам, не понимая, куда ушла мама, а ты добавишь ему новый страх — что он остался совсем один и его некому защитить». Он считал и напоминал до тех пор, пока не пришел в норму.
Сын за это время успел превратиться и съесть остывшую кашу ложкой. Димитос наскоро его умыл, помог одеться, закутал в плед и отнес в машину, нахваливая, улыбаясь и обещая:
— Пока я на работе, побудешь у бабушки. А завтра съездим на рынок, купим всяких вкусностей и закатим пир. Сходим в парк, проверим, расцвели ли крокусы.
Сын захлопал в ладоши, засмеялся, спросил:
— Лес?
— Нет, — чувствуя, как вновь подкатывает отчаяние, ответил Димитос. — В лес не получится. На ногах, в парк. В лес поедем через месяц.
Разрешение на посещение прогулочной зоны он использовал на прошлой неделе. Надежды на то, что правительство увеличит количество «диких парков» или хотя бы добавит новые пропускные пункты, чтобы избавить оборотней от очередей, таяли, как мартовский снег под солнцем. Им пришлось потратить на ожидание больше трех часов. Сын раскапризничался, прямо перед КПП начал проситься домой. Димитос разозлился и напугал его остерегающим рыком, а потом, когда с него сняли ошейник и выдали суточное разрешение, долго заглаживал свою ошибку, таская львенка в зубах по полосе препятствий. Сыну нравилось, когда он перепрыгивал высоченные изгороди — львенок взмывал в воздух, как на качелях, и визжал от восторга. Димитос боялся его ударить или уронить, но каждый раз поддавался на уговоры.
Сын уже забыл тяготы ожидания и хотел нормальных развлечений: побегать на лапах с отцом, поохотиться на грызунов или птиц, выкопать логово в сугробе или искупаться в реке или озере — в зависимости от времени года. Димитос не знал, как объяснить двухлетнему ребенку сложную систему ограничений на превращение, и отделывался обещаниями, называя конкретные сроки.
Он поправил пропуск с QR-кодом, пристроенный на лобовое стекло, быстро добрался до знакомого района, миновал огромный щит «Внимание! Зона ограниченного доступа!» и остановился возле пропускного пункта. Повезло — мать не поленилась, подошла ко вторым воротам, на посту были знакомые охранники, поприветствовавшие его кивками и позволившие поднырнуть под шлагбаум. Димитос дождался, пока откроется автоматическая калитка, чмокнул сына в щеку, передал матери, пробормотал:
