назад, но с тех пор, как папа заболел, стала приезжать раз в неделю и обычно сидела на кухне с мамой, попивая вино и просматривая свои подборки информации.
– Виктория, – одергивает меня мама, – почему бы тебе не пойти посмотреть свой фильм с отцом?
Я перевожу взгляд с одной на другую. Джессика снова плачет, и мне становится стыдно, но потом я вспоминаю, что она сдалась, и испытываю к ней такой прилив ненависти, что весь стыд проходит.
Схватив свой рисунок со стойки, я выхожу из комнаты, не глядя ни на кого из них.
Папа спит, но я все равно вхожу, вытаскиваю «Другой мир» из DVD-плеера, вставляю фильм «Пропащие ребята» и смотрю, как Кифер Сазерленд обманом заставляет Майкла пить кровь и становиться вампиром. Но Майкл не хочет быть вампиром и жить вечно. Весь фильм он пытается избежать вечной жизни.
Он не понимает – оставаться человеком означает неизбежную смерть. Какой дурак станет так упорно бороться за то, чтобы однажды умереть? Наверное, тот, кто не видел, как выглядит смерть.
Здесь нет спасения. Нет надежды. Только голод и боль.
30 дней ночи
Сидеть в одиночестве на церковной скамье бывает тяжело. Церковь кажется местом, где никто не должен чувствовать себя одиноким, но вот я сижу здесь, единственная в своем ряду, пытаюсь петь гимны и не давиться словами. Мне нравилось приходить в церковь с папой. Его вера была заразительна. Теперь я хожу сюда в основном потому, что, когда возвращаюсь домой, он спрашивает меня, как прошла служба, и улыбается, когда я пересказываю несколько ключевых моментов, которые запомнила из проповеди. Папа не посещал церковь уже два месяца.
Сегодня я пришла сюда ради себя. Мне нужен какой-то знак, что все будет хорошо. Что я могу пойти домой, взять папу за руку и знать: чудо случится, потому что я об этом попросила. Мне нужна причина, чтобы верить. Доктор говорит, что науке больше нечего нам предложить, но Бог все еще не оставил нас.
Женщина-проповедник встает и начинает бубнить, что Бог встречает нас в нашем горе, и еще какую-то чушь о том, что испытания делают нас сильнее, – но я уже сильна. Мне не нужно горе. Прекратив ее слушать, я достаю телефон из сумочки, чтобы проверить оповещение от Google, которые я настроила по теме «Вампиры». Мне нужен какой-нибудь маленький лакомый кусочек, чтобы позже отвлечь этим папу. Выходит новый фильм о Дракуле. Круто – их не бывает слишком много. Мужчина убил женщину и оставил следы укусов на ее шее. Не круто, но я все равно открываю эту ссылку. Я по-прежнему слежу за новостями, выискиваю признаки того, что вампиры вновь проявят себя. Но пока что их существование кажется лишь пустой мечтой.
Тот убийца носил фальшивые клыки и черные контактные линзы. Значит, он определенно человек. Очень плохо.
Я выключаю телефон и делаю еще одно усилие во время заключительной молитвы. Прошу только об одном снова и снова – не потерять его. Возможно, именно поэтому Бог не слышит меня. Я эгоистична: беспокоюсь о том, кем стану без папы, – девочкой, которая одна в своей комнате смотрит странные статьи о вампирах, и ей не с кем поделиться ими.
От этой мысли у меня сводит живот. Если бы я была лучше, Бог мог бы меня услышать.
Слезы обжигают щеки, но я вытираю их так же быстро, как они появились. Пусть даже папа их не видит, они – предательство. Они означали бы, что я сдалась.
Чья-то рука сжимает мое плечо, и я дергаюсь. Ну, отлично. Кто-то видел меня. Я поворачиваюсь и вижу Джессику, одетую в шикарное черное платье. И тут же понимаю – нет, просто знаю: она – мой ответ. Стоящая здесь, одетая для похорон, она – воплощение «нет» от Бога.
Бог не поможет мне. Или папе.
Надежда ускользает, как последняя спасательная шлюпка на тонущем корабле. И хотя внешне я сохраняю спокойствие, внутри тону, хватаясь за все, за что можно ухватиться.
Я бы ухватилась и за Джессику, но она уже ясно дала понять, что ничем не может помочь.
– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я. Церковь – это наше с папой дело. Джессика всегда оставалась дома с мамой.
Прикусив нижнюю губу, сестра отводит взгляд. К ее чести, она не пытается лгать и говорить, что пришла сюда ради меня. Я знаю, почему она здесь, – чтобы спланировать папины похороны. Папа хотел бы, чтобы панихида прошла здесь.
Джессика вновь смотрит на меня. Ее глаза строго подведены карандашом, но для меня в них светится сострадание и теплота, и их взгляд приглашает меня прижаться к ней и поплакать. На секунду мы снова стали детьми. Мы вновь близки. Такой же взгляд Джессика бросила на меня, когда я попыталась забраться вслед за ней на дерево, но оказалась слишком мала для этого и упала (что было ожидаемо), содрав кожу о кору. Таким взглядом старшая сестра обычно утешает младшую. Но я больше этого не хочу. И все же, если бы Джессика просто протянула руку и обняла меня, я бы, наверное, позволила. Я бы притворилась, что снова стала маленькой и верю, будто все будет хорошо. Но я отступаю назад, чтобы сестра не могла дотянуться до меня.
– Папа хотел бы, чтобы ты помогла с планированием, – говорит она.
Я качаю головой, и Джессика со вздохом отходит, чтобы смешаться с толпой. Раз уж я не согласна с ее планами, она решила оставить меня в покое. Несколько женщин собираются вокруг нее. Одна похлопывает по руке, другая гладит по плечу. Я стараюсь не думать о том, что Джессика им говорит, но ничего не могу с собой поделать. Она оговаривает с ними дату смерти отца? Уже зарезервировала церковь на ближайшие выходные после дня его предполагаемой кончины? Желудок наполняется кислотой. Мне нужно уйти – из этой церкви, от Джессики, от реальности, которую, как все ожидают, я приму.
Несколько человек пытаются окружить меня и спросить, как поживает мой отец, пока я направляюсь к двери. Они делают это каждое воскресенье, и обычно я улыбаюсь и говорю, что у него все хорошо, он боец и мы все верим в его выздоровление. Но теперь Джессика здесь и говорит всем обратное. Я не смогу сказать привычные слова, не столкнувшись с жалостью окружающих. Я бормочу что-то, лишь бы они меня отпустили, и когда, наконец, оказываюсь на улице, вдыхаю
