— Когда вторая монета переходит из руки в руку, — сказала она, прервав свои действия, — держать ее нужно вот так. Подойди сюда, посмотри.
Он стал у нее за спиной, стараясь смотреть на пальцы, а не на блузку. Монета исчезала между этими тонкими пальчиками, как птичка в ветвях. Она повторила еще раз, медленно.
— Но я делаю то же самое, — сказал Квентин.
— Хорошо, показывай. — Он начал, и она снова, уже с улыбкой, остановила его.
— А где же вторая монета?
Он повернул руки ладонями вверх. Монета… исчезла. Он пошевелил пальцами, посмотрел на столе, на коленях, на полу. Профессорша, что ли, стибрила, когда он отвлекся? Женщина с такими шустрыми пальцами и улыбкой Моны Лизы способна, пожалуй, на все.
— Так я и думала, — сказала она и встала. — Спасибо, Квентин. Передаю тебя следующему экзаменатору.
Квентин продолжал хлопать себя по карманам в поисках пропавшей монеты, впервые в жизни не зная, сдал он экзамен или, наоборот, завалил.
Профессора входили в одну дверь и выходили в другую. Это походило на длинный, бессвязный сон. Старик с трясущейся головой выкинул на стол кучу потрепанных веревок с узлами и стоял с секундомером в руках, пока Квентин эти узлы развязывал. Застенчивая красивая девушка, с виду сама студентка, попросила нарисовать план Дома и прилегающих к нему территорий. Большеголовый, без конца что-то бормочущий тип провел с Квентином очень странный шахматный блиц — может, это был тест на доверчивость? Важный рыжеволосый толстяк выпустил в воздух крохотную глазастую ящерку с радужными, как у колибри, крыльями и уселся на край стола, застонавшего под его тяжестью.
Квентин за неимением лучших идей стал приманивать ее на свой палец. Она спорхнула, тяпнула его за руку и стала биться о стекло, точно шмель. Толстяк молча протянул Квентину пластырь, забрал ящерицу и вышел.
Ближе к вечеру поток экзаменаторов остановился. Квентин, полагая, что это все, перевел дух и расправил плечи. Солнце садилось — отсюда этого не было видно, но чаша фонтана приобрела оттенок жженого сахара. Между деревьями безлюдного парка поднимался туман.
Квентин потер лицо руками. Интересно, что сейчас происходит с родителями, запоздало подумал он. Обычно их не слишком волнует, дома он или нет, но и у них есть свои границы. Уроки в школе давным-давно кончились. Может, они решили, что он задержался на собеседовании, хотя вряд ли помнят, что у Квентина на сегодня было намечено. А может, у них тоже лето, как и здесь — то есть, значит, каникулы. Он впервые трезво прикинул, что же с ним будет дальше: если это сон, то пора уже и проснуться.
За дверью рыдал какой-то парень — и как ему только не стыдно? Учитель что-то ему втолковывал, но парень то ли не мог, то ли не желал перестать. Этот звук угрожал прогрызть напускное спокойствие Квентина и добуриться до затаившегося в глубине страха. Потом плаксу увели, и декан холодно, сдерживая гнев, произнес:
— Знаете — мне, кажется, уже все равно. — Ему что-то ответили, но Квентин не расслышал, что именно. — Если не будет кворума, просто отправим всех по домам и переждем один год. Я лично буду счастлив. Сможем перестроить обсерваторию и превратить школу в санаторий для впавших в детство профессоров. Хватит уже, ей-богу. — Снова неразборчивый ответ. — Двадцатый должен где-то быть, Мелани. Мы будем шерстить школы и колонии для несовершеннолетних, пока не найдем его — если же этого не случится, я охотно уйду в отставку, и все это останется на ваших плечах. Уйду с радостью, честное слово.
В дверь на мгновение заглянула дама, экзаменовавшая Квентина по фокусам. Он хотел спросить ее насчет телефона — его сотовый превратился в бесполезную светящуюся коробочку, — но дверь снова закрылась. Ну и что теперь? Можно ему идти или нет? Приключения — дело хорошее, но как-то поднадоело уже.
В комнате становилось темно. Квентин поискал выключатель, но его не было. За все это время он не видел здесь ни одного электрического прибора — ни телефона, ни выключателя, ни электронных часов. После давнишнего ланча снова хотелось есть. Он подошел к окну. Стекло в рамах дребезжало от старости.
Чего они так долго? Может, он последний остался? На темно-синем небе клубились вангоговские завихрения звезд — в Бруклине их из-за светового загрязнения не увидишь. Что это все-таки за место и куда делся листок, который он так и не успел поймать? Тетрадь лежит в рюкзаке — зря он оставил его в классе, лучше бы взял с собой. Родители, наверно, ужинают сейчас; на плите что-то жарится, отец подпевает чему-то до ужаса устаревшему, на стойке два бокала с красным вином. Он по ним почти что соскучился.
Тут дверь распахнулась, и в комнату, разговаривая с кем-то через плечо, ворвался декан.
— Кандидат? Чудесно, — саркастически бросил он. — Давайте посмотрим на кандидата. И принесите свечи, черт побери! — Он сел к столу. Рубашка на нем вся пропотела — может, клюкнуть успел за то время, когда Квентин его не видел. — Привет, Квентин. Садись.
Квентин занял свободный стул. Фогг расстегнул верхнюю пуговицу и раздраженно вытащил из кармана галстук.
Вслед за ним в комнату вошли все другие преподы, которых Квентин повидал за день: фокусница, старик с узлами, толстяк с ящерицей — всего около дюжины. Выстроившись вдоль стен, они смотрели на Квентина и перешептывались. Последним, никем не замеченный, проскочил татуированный панк.
— Прошу, прошу, — с широким жестом сказал декан. — В будущем году надо будет приспособить оранжерею. Проходите, Перл, проходите. — Это относилось к блондиночке, заставившей Квентина нарисовать карту. — Квентин… присаживайся.
Квентин, уже сделавший это, сел чуть поглубже.
Фогг извлек из одного кармана нераспакованную карточную колоду, из другого примерно на доллар никелей. Столбик монет чуть не развалился, когда декан шмякнул его на стол, и оба визави одновременно его поправили.
— Ну-с, а теперь немного магии! — Декан потер руки, скрестил их и развалился на стуле.
Опять? Квентин растерялся вконец, но виду не подал. Медленно, оглушительно треща пластиковой оберткой, он распаковал колоду. Руки независимо от головы принялись тасовать карты, а он тем временем вспоминал, какой фокус еще не показывал. Кто-то из собравшихся кашлянул.
Как только Квентин приступил к делу, Фогг весьма бесцеремонно его прервал:
— Нет-нет-нет! Я хочу видеть настоящую магию. — И постучал по столу. Квентин не находил на его лице прежнего благодушия. Необычайно бледная, молочная голубизна глаз вселяла тревогу.
— Я не совсем понимаю… — Квентин чувствовал себя так, будто забыл реплику из роли в школьном спектакле. — Что значит «настоящая магия»?
