Потом был Дунай, ветер, несущий против течения… Пороги, хрип людей и волов, валящиеся под киль бревна — вот как можно приделать кораблю колеса! Правда, как выкатятся из–под кормы, нужно опять под нос перекладывать. Кругом — раскосые гуннские лица, на корабле таких нет. Народ уар, именно так называют себя сами авары, состоит из разных родов… Тридцать и одна пошлина: сперва каждому из болгарских родов, потом каждому из аварских — всем осколкам великой степной державы по очереди. Конечно, никакой багрянородной Анастасии на борту не было, как и посла. Был не больно расторговавшийся купец с дочерью. Кто скажет, что простоволосая красавица в алом кунтуше, в вышитом языческим звериным узором платье, не доходящем до лодыжек, да еще в шароварах — греческая царица, пусть и беглая? Не похожа! Да и лицо — самое обычное для знатных кочевников.
Не всякий знает, что персидская кровь у римских императоров и аварских ханов — общая.
В среднем течении корабль чуть задержался. К скромному купцу заглядывали — по торговым делам — разные люди. По одному, по два. Смотрели… Мелькнула мысль: сватают! И чем это лучше Родоса? Шли по реке — за спиной вечно маячила пара «служанок» — у каждой на поясе сабля, рубиться умеют не хуже мужчин. А степь может стать не худшей темницей, чем море. Спустя неделю страхов заглянул бывший посол. Анастасия затаила дыхание.
— С тобой познакомились, — услышала, — достаточно, чтобы понять: жена–августа будет для претендента в ханы величайшей честью. Такому все слабые роды поклонятся — и сильным деваться станет некуда. Только никому не нужна ни самозванка, ни августа–полонянка. Потому решено: мы везем тебя к родне, что восстала против Константа. Пусть признают. Пусть сами, без принуждения, выберут — кто станет им первым другом на Дунае! Если, конечно, им нужен здесь друг.
Четыре года в башне, за которые девочка превратилась в невесту… Ее ничему не учили! Августина знала бы что ответить, но и у Анастасии нашлись слова:
— А если они выберут другого друга?
Баян развел руки:
— Значит, много хороших людей умерло зря. И так бывает. Мы даже обиду не затаим — это привилегия сильного, а каганат теперь слаб. Теперь решай: есть два пути. Во–первых, против нынешнего императора выступил в консульской Африке твой дядя по матери, Григорий. Даже в нынешнем виде, правителя одной богатой провинции, он станет ценным союзником. С другой стороны, в Британии объявилась рыжеволосая женщина, которая — от урожая до сева! — поставила остров на уши: строит город, громит саксов, торгует с Африкой. Многие подозревают, что это Августина, хотя сама она называет себя иначе, и достоинства августы не признает. Если это она… Военный талант в наши смутные времена дороже золота. Так куда мы отправимся?
Получив ответ, аварин позволил себе уточнить:
— Ты ее опознаешь?
Анастасия, казалось, уже в пути на далекий остров. Ответила:
— Даже ослепнув.
Бесконечное небо, тени перистых облаков. И крылья! Самые широкие крылья, что раскрываются над Британией. Крыльев две пары, а красавцев–орланов — парочка. Темных, словно пятнадцатое столетие от основания Рима. Кончики широких маховых перьев растопырены пальцами, черными на фоне белесого свода.
Пара то расходится, то сближается. Кажется, даже соприкасаются крыльями. Нежно. Вот уж кто счастлив. Для них пришло время пира, время безопасной сытости, ибо некому натянуть тетиву, отгоняя добытчика стрелой от ягненка. Да и ягнята уже не интересны — теперь сами стрелки стали пищей. Самой для орланов желанной. Той, что не может увернуться. Мертвечиной. Падалью.
Но не только крылья темны на присыпанных изморозью полях южной Англии. Серым маревом или темными хлопьями оседает с небес замерзший дым. Не горьковатый вкусный дым очагов – едкий смрад пожарищ, след уходящего на северо–запад мерсийского войска. И еще стылые тела.
Кружат орланы. Пир им. Пир всем, кто не брезгует полежавшей под снегом человечиной. Пир изобильный, дружеский – какие ссоры, если хватает всем? Волкам, забредшей с шотландских гор росомахе, одичавшим собакам и небесным падальщикам. Этой весной добыча не стоит драки — рядом лежит не хуже. И поют в холодной стране волки. А вороны, спускаясь на падаль и мертвечину, согласно грают, восхваляя короля Пенду: «Мудр, мудр!»
Крик этот ласкает слух. А сквозь птичий шум звучат чужие слова, завязшие в голове, как наваждение:
«Кусает крыса, воняет тля,
Ребенок дает пинки
Но воин, погибший за короля,
Не может поднять руки»
Всего лишь слова. Не слишком складные, точно переложенные на камбрийский язык впопыхах. Так оно, наверное, и есть. Но слова возвращаются с каждым оборотом окованных железом колес. Отчего? Может, похоронная команда упустила кого–то из его людей. Многие воины присоединились к отряду, в начале зимы задерживавшему войско Хвикке. Многие остались на обочине римского тракта, потерявшись в скоротечных, но жарких стычках. Не всегда можно было подобрать упавших. Но, что еще хуже, иных, присоединившихся час назад, не успевали даже запомнить…
Мелкая, словно боль в застуженных зубах, дробь совпадает с такой же тряской. Но это больная нога переживет. А при верховой езде хрупкой после перелома кости пришлось бы работать. Врачи говорят — рано. Не срослась толком после декабрьского сражения. То ноет, то дергает… Но если на дороге повстречается враг, кучка недобитых хвикке или отряд уэссекских дружинников — узнают и мощь ручной баллисты, что на крюке прикреплена, и силу руки Окты, графа Роксетерского. От раны в ноге он меч держать не разучился. Два десятка рыцарей, что скачут по бокам колесницы – тем более. И пусть уэссексцы тоже обзавелись стременами, неоткуда им взять уверенную посадку графской дружины – для этого надо было победить в теснинах Ронды! Или хотя бы пережить их. Тогда, при рождении умения, у врага еще оставался шанс. Сегодня рыцари охромевшего графа непобедимы и смертоносны, как погони древних бриттских богов. С кем поведешься…
Строгий взгляд проверяет охрану. И здесь камбрийская троица: метатели дротиков в дозоре, лучники снаружи строя, тяжеловооруженные всадники внутри. Теперь этот порядок кажется правильным и естественным, как дыхание. А ведь еще полгода тому войско Роксетера обходилось одними латниками.
Новый обычай пришел с новыми подданными, которых рыцари–мерсийцы уже не называют бриттами. Окликнуть так — обидеть. «Бритты» — имя побежденных, а эти — победители. Потому камбрийцы, по имени страны. Или кимры, что значит «друзья». Меж собой и с теми, кто не злоупотребит их расположением. Вот подскакал «друг» из передового дозора, прозвенел копытами коня по не отошедшей с ночного мороза дороге.
