- Еще хочешь?
- Чего?
- Еще. Я - хочу!
Водка оказалась что надо. Михалыч почувствовал, как шумит в голове, а руки двигаются, будто сквозь вату. Ну, и плевать. Он работает сам на себя, сколько сам решит, столько на море и проведет. Парторг, хе-хе, на вид не поставит. Все так же сидя на капоте, Михалыч снова обнял женщину. Совсем еще юная, может, ей нет и двадцати. Но как случилось, что вместо нормального, любящего мужика у нее одни козлы-клиенты? Эх, судьба-судьбина, у козла-козлина... Так, может быть, она и не случайно свела их на этой уютной полянке, давая шанс начать жизнь сначала? И сейчас, целуя пахнущие водкой и смазкой презерватива губы, лаская рукой высокую, мягкую и теплую грудь, Михалыч был неподдельно счастлив. Благодаря бухлу можно ненадолго поверить, что любишь и любим. Мысли текли лениво и неспешно, как патока. Может, и правда предложить ей руку и сердце? Что скажут люди, если узнают? А не наплевать ли? В конце-то концов, свою жизнь пусть устраивают сами!
Если сумеют.
Решившись высказать все, что думает, Михалыч открыл глаза. И весь хмель вылетел из головы. Лизхен, для своих "просто Лизы", рядом не было. "Гребаная водка, гребанный метиловый спирт!" - подумал Михалыч, больно, с вывертом, щипая себя за руку. Боль была как полагается, но ничего не исчезло. Только после этого он рискнул пошевелиться. Потому что опирался он теперь не на капот "Волги", а на странный мраморный постамент, укрытый ковром. В небольшой, но роскошно обставленной комнатке, озаренной только светом изящных посеребренных (или серебряных?) ламп, пахло благовониями, сгоревшим розовым маслом.
- Что еще за хрень? - почесал коротко стриженный седеющий затылок Михалыч. - Товарищ...
На ковре, расстеленном поверх мраморного постамента, поджав ноги по-йоговски, сидел старец. Михалычу он годился в отцы, а то и в деды, а Лизе, наверное, вообще в прадеды. Больше всего Михалыча поразила одежда: старинная, явно домотканая рубаха до колен, такие же домотканые штаны, поверх рубахи забранные кожаным поясом. Глаз привлекала пряжка - из потемневшего от времени железа. "Простое железо, без присадок, - наметанным глазом определил Михалыч. - Не очень-то чистое, как выплавили из руды, так и ковали. Дерьмо-с. Ковка ручная и грубая до неприличия, хотя чеканка вроде ничего - но тоже ручная, сто пудов самодел".
- Эй, а ты кто? - изумленно спросил Михалыч. Похоже, пора вспоминать лексикон хулиганской юности и молодости в шинели. - Ну-ка живо верни меня обратно, хмырь старый! У меня там баба осталась
- Натэ рэстэ ак берриски кабитха бат ас? - поинтересовался старец. Похоже, он совсем даже не удивился появлению незнакомцев. - Яхки ка бесхи ас бедхи?
Естественно, обратно они не вернулись, да и комната была пугающе реальной - не похоже на глюки от дешевой водяры. И старец этот в домотканом халатике, лопочущий на незнакомом, но не английском, языке. "Чурка нерусская, ну я тебе покажу..."
- Че ты бормочешь, старый? - возмущенно спросил Михалыч. "Ну вот, накаркала! - мелькнуло в голове. - Зря она про чудеса плела...". - Русским языком тебе говорю: на место верни!
В этот момент в голове Михалыча молнией вспыхнула простая и оттого совсем уж пугающая мысль: "А в России ли я вообще?" Почему-то казалось, что нет. Ладно, пора показать, что не перевелись на Руси мужики. Михалыч всем корпусом надвинулся на старика.
- Я что-то не понял, уважаемый. Верните меня обратно, я могу заплатить!
Он достал бумажник, извлек пачку тысячных и пятитысячных купюр и протянул старцу. Тот изумленно посмотрел на бумагу: похоже, тут она была лишь бумагой. Жаль - сто двадцать тысяч для него не такие уж маленькие деньги. Значит, добром дело не решить.
- Или пожалеешь!
Но старичок так и не испугался: просто хлопнул в ладоши. Служивший перегородкой ковер взлетел и опустился, пропустив двух бугаев с грубо откованными копьями в руках. Почему-то именно эти копья окончательно убедили Михалыча в стопудовой реальности происходящего. Лизхен была права. Чудесное свершилось - вот только прекрасное оно или нет?
- Чушь какая-то...
Подумал - и на всякий случай добавил:
- Ах ты козлина душной...
Копьеносцы подошли к Михалычу, но бить, тем более убивать, не стали. Один просто показал пальцем в стену и произнес одно слово. На сей раз он понял без перевода. "Туда!"
Копьеносцы лишь приблизили оружие к животу Михалыча, чтобы показать серьезность намерений. Убедившись, что гость из неведомых миров не собирается тупить, местные военные отодвинули оружие. Один из бойцов быстро и ловко связвал руки, завязал глаза черными тряпками и повел прочь. По шелесту листвы, пению птиц и теплому солнцу Михалыч определил: они оказались в лесу, на прогалине. Тут был день, и то ли поздняя весна, то ли лето, то ли ранняя осень... Словом, теплое время года Потом свет солнца померк, обоих потащили куда-то вниз.
- Стаххэ, - кратко сказал один из вояк. Но, сообразив, что его просто не поймут, двое громил подхватили его за руки. Поскольку ноги больно стукнулись о ступеньку, Михалыч определил: лестница ведет вниз. Вот и первое слово на местном наречии: означает оно или лестницу, или ступень.
- Кхетхэ, - велел тот же голос. Не зная, что от него хотят, Михалыч спросил: "А?" - и едва не расквасил лоб о низкую притолоку. "Пригнись!" - мысленно перевел кто-то не в меру ехидный. Только там, где свет окончательно померк, с глаз сорвали повязку. Потирая наливающуюся шишку на лбу, Михалыч озадаченно осмотрелся.
Больше всего помещение напоминало оставшийся с войны блиндаж - под Тулой во времена его детства такой еще был. Дети не мыслили без него игр в войнушку. Потом, правда, окраину застроили, на месте блиндажа встала паннельная пятиэтажка. Но в памяти остались и потемневшие от сырости бревна, и копоть на потолке, и едва уловимый запах кожи и ружейного масла - запах, будивший у мальчишек воображение, а у тех, кто постарше, воспоминания о великой беде. На его счастье, Михалыч относился к первым, а не вторым.
Вот только не было тут ни пацанов в перешитых отцовских шинелях и гимнастерках, ни даже серьезных мужчин с винтовками Мосина. Только не менее серьезные парни с копьями.
Один из копьеносцев указал наконечником в угол. Можно качать права - и в лучшем случае развеселить пленителей. В худшем - нарваться на удар копья в живот, а то и что повеселее. Если он каким-то образом попал в средневековье, нравы тут должны быть простые, как в Чечне. А если вспомнить рассказы отца о Великой Отечественной... Михалыч никогда не бывал на войне, но нетрудно сообразить: вояки не остановятся перед применением оружия. И оно у них не для красоты. Почему-то никакими толкиенистами, или как там зовут этих сумасшедших, тут и не пахло.
