У Иволги почти не было времени задумываться об окружающем мире, о том, что лежит за каменными стенами Залесного. Она знала тесные, закопченные свечным чадом, со спертым воздухом помещения "Медвежьей шкуры", узкие городские улочки, грязную брусчатку под ногами. Лишь иногда, на площади у замка, где неба над головой было невообразимо много, в воздухе с веселым свиристением проносились ласточки. Как-то ей довелось увидеть на рынке золотую птицу с угольно-черными крыльями. Та сидела в сплетенной из лозы клетке, грустно нахохлившись.
— Это иволга, — неохотно пояснил торговец невзрачной девчушке, одетой в латаные-перелатаные обноски с чужого плеча. — Могу дешевле уступить, уж больно квелая стала в последние дни. Хозяину твоему не надобна?
— У ее хозяина одна уже имеется, — хохотнула Клуша, толстая неопрятная повариха, за которой Иви тащила корзину с покупками. — Такая же квелая, но далеко не такая раскрасавица.
— Ну так и у этой скоро перья повылезут, — подосадовал торговец, не поняв, что речь идет вовсе не о птице.
В ту ночь девочке приснилось, что она выпустила грустную золотую иволгу из клетки, а та вдруг выросла до немыслимых размеров, подхватила тезку клювом, закинула себе на спину и унесла прочь из города, в чудесную страну, всю заросшую цветами. Ничего прекраснее Иви представить не могла, ни разу не бывав за стенами Залесного, не видев ни леса, ни гор, ни моря, ни простора степей. Цветы же продавали на рынке, да еще некоторые горожанки выращивали их в горшках и ящиках на подоконниках вторых этажей и мансард, чтоб не обрывали. Девочка иной раз находила полуувядшие стебли с потрепанными лепестками, но они все равно казались сказочно красивыми, как бедная иволга в клетке. Иви подбирала выброшенные цветы и ставила в наполненную водой щербатую глиняную кружку с отбитой ручкой. Иногда странные нежные создания поднимали головки и радовали ее ненадолго вернувшимися яркими красками.
Когда Иви впервые отправилась с другими служанками из "Шкуры", взрослыми девицами, на гуляние за городскими стенами, это оказалось для нее потрясением. Клуша-повариха не хотела отпускать помощницу, но хозяин, уже тогда смекнувший, что худосочная белобрысая девчонка успела в последнее время округлиться, где положено, а значит, скоро будет полезнее в зале, чем на кухне, милостиво позволил Иволге пойти. Пусть послушает разговоры взрослых девок, ума-разума наберется.
Разговоров девушка не слушала, она отлично знала суть ремесла товарок, но никак не могла подумать, что окажется пригодной для того же. Она худа, некрасива, плохо одета. Повариха не устает чуть не каждый день напоминать, что на такое чучело и калека не позарится. Думает, что задевает этим помощницу, на самом деле — успокаивает. Вид посетителей "Медвежьей шкуры" никогда не вызывал у Иви ничего, кроме омерзения и страха, а на мужчин, встреченных на улицах города, она не смотрела. Благородных, как известно, можно оскорбить даже взглядом и получить плетью по спине либо по бесстыжим глазам. Ну, а коли станешь пялиться на чародея, так и вовсе неизвестно, уйдешь ли живой. Значит, разумнее всегда держать глаза долу.
За городскими воротами Иволга почти сразу отошла от толпы гуляющих и направилась к стене деревьев. Видно, это был тот самый лес, откуда возят на рынок дрова и хворост. Выглядел он величественно и внушал не страх, а восхищение, да еще будил любопытство.
Стоило ступить под сень ветвей, стало как будто тише. Людской говор, пение, смех отдалились, зато стал слышен шум листвы, которую лениво перебирал теплый ветерок, зазвенели где-то наверху птичьи голоса. Говорят, иволга поет красиво — заслушаешься, но даже если вдруг раздастся ее трель, откуда узнать, что это именно золотая птица?
Иви тихонько брела по тропинке, думая, что было б здорово сойти с нее в траву, поискать цветов, удерживала лишь боязнь заблудиться. Неожиданно за поворотом дорожку пересек узкий говорливый ручей. Если немного прогуляться вдоль него, то нетрудно будет тем же путем вернуться обратно. И девушка, не в силах противиться желанию, шагнула с проторенного пути в заросли папоротника.
Она отошла совсем недалеко, как вдруг услыхала голоса, мужской и женский. Мужчина что-то тихо говорил, казалось, убеждая, женщина жеманно хихикала. Иви стала ступать осторожнее, а когда голоса приблизились, и стали различимы отдельные слова, слегка раздвинула ветви кустарника.
На противоположном берегу ручья, который здесь был немного шире, лежало поваленное дерево. На замшелом стволе сидела красивая пышнотелая селянка (девушка видела женщин, одетых в такие же расшитые незамысловатыми узорами рубахи и юбки, на рынке, где они продавали плоды своих трудов, а осенью — еще грибы да лесные ягоды), рядом стоял молодой мужчина-горожанин, высокий, стройный, темноволосый.
— И чего на шею навертел? — хихикнула молодка, запуская пальцы ему в волосы.
— Да комарье покоя не дает, за шиворот лезет, — усмехнулся он. — Пришлось платок повязать, — поймал ее руки, поцеловал запястья.
Женщине такая ласка, видно, была внове, она сдалась и прильнула к устам мужчины.
Иволга застыла, очарованная. Близость она видела неоднократно, причем чаще всего старалась поскорее отвести глаза и уйти подальше. Но происходящее перед ней сейчас неожиданно притягивало взор. Этот мужчина не вел себя как животное, не стремился быстро и грубо утолить нахлынувшую похоть. Он целовал женщину долго, страстно, в губы, в глаза, в шею, в грудь, его руки не пытались сорвать одежду, они раздевали осторожно, одновременно оглаживая, лаская, нежа все откровеннее льнувшее к нему тело. Служаночке вдруг стало жарко, жарко и, кажется, завидно. Впервые ей захотелось ощутить мужские руки, почувствовать себя столь же желанной.
Селянка тем временем распалялась все больше. Ее пылкость ни в какое сравнение не шла с ленивыми, неохотными движениями продажных девиц. Молодка с удовольствием возвращала мужчине его ласки, ее руки гладили его спину, плечи, снова скользнули в густые черные волосы, помедлили там, перебирая пряди, прошлись по шее…
…И тут же все кончилось. Селянка с силой оттолкнула ухажера, принялась с остервенением плеваться, будто касалась губами нечистот. Потом разразилась визгливой руганью и, наверное, еще долго поносила бы "убивца убивцев, мракова обманщика", но мужчина сделал в ее сторону странный жест рукой. Вовсе не угрожающий, и тем не менее, молодка умолкла на полуслове, взгляд стал пустым. Женщина, будто позабыв об обидчике, развернулась и пошла прочь.
"Убивец убивцев", попросту палач. Это все объясняло. И платок, повязанный вовсе не для защиты от комаров, а чтобы скрыть ошейник, непременный знак нечистого занятия. И гнев пополам с омерзением, обуявшие обманутую женщину.
