«Миссис Бантинг, — рассказывала миссис Бантинг моему троюродному брату Мелвилу, изображая Морскую Даму, — прошу вас, позвольте мне принести извинения за свое непрошеное посещение, потому что я прекрасно понимаю, что никак иначе это назвать нельзя. Но дело в том, что я была, можно сказать, вынуждена так поступить, и, если только вы, миссис Бантинг, выслушаете мой рассказ, я думаю, вы согласитесь, что у меня есть если не полное — ибо я понимаю, насколько строги ваши взгляды, — то хотя бы частичное оправдание тому, что я сделала, — тому, как я, должна признаться, ввела вас в заблуждение, миссис Бантинг. Да, миссис Бантинг, ввела в заблуждение, потому что у меня не было никакой судороги… Но ведь, миссис Бантинг, — и тут миссис Бантинг делала долгую выразительную паузу, — у меня не было и матери!»
— И тут она, бедное дитя, — продолжала миссис Бантинг, рассказывая эту историю моему троюродному брату Мелвилу, — разразилась слезами и созналась, что появилась на свет в незапамятные времена каким-то ужасным сверхъестественным способом в каком-то кошмарном месте неподалеку от Кипра и что у нее не больше прав носить какую бы то ни было фамилию, чем… Ну, в общем, вы понимаете, — говорила миссис Бантинг с характерным жестом, каким она всегда предупреждала и отбрасывала в сторону любые неделикатные мысли, на которые могли бы навести ее слова. — И все это с таким приятным выговором, так благовоспитанно!
— Ну, разумеется, — заметил мой троюродный брат Мелвил. — Есть определенный класс людей, которых можно извинить за… Нужно принимать во внимание…
— Вот именно, — подхватила миссис Бантинг. — И она, видите ли, намеренно остановилась на мне, потому что всегда хотела обратиться именно к такому человеку. То, что она попала к нам, не было случайностью, это был сознательный выбор. Она говорила, что долгое время день за днем плавала у берега, присматриваясь к людям, и сказала, что как только увидела мое лицо, когда я смотрела, как купаются мои девочки…
— Вы же знаете, у девушек это бывает, — говорила миссис Бантинг с многозначительной улыбкой и увлажнившимися от полноты чувств добрыми глазами. — Я ей с самого начала ужасно понравилась…
— Ну, в это я, во всяком случае, могу поверить, — с притворной искренностью вставил мой троюродный брат Мелвил. Я знаю, что именно таковы были его слова, хотя он неизменно о них умалчивает, пересказывая мне свою историю. Однако он забывает, что я время от времени удостаивался чести быть третьим участником этих долгих задушевных бесед.
— Знаете, это совершенно невероятно и в точности так, как в той германской легенде, — говорила миссис Бантинг. — Про ум… как ее там?
— Ундину?
— Да-да, вот именно. И эти несчастные существа, по-видимому, действительно бессмертны, мистер Мелвил, — по крайней мере, в определенных пределах; они рождены стихией и снова возвращаются в стихию. И в точности как в той легенде — ведь в них всегда что-нибудь не так — у этих существ нет души! Совсем никакой души! Совсем ничего! И бедное дитя это чувствует. Она это ужасно переживает. Но знаете ли, мистер Мелвил, чтобы обрести душу, им нужно отправиться жить в мир людей. По крайней мере, там, внизу, они так считают. За этим она и отправилась в Фолкстон. Чтобы обрести душу. Конечно, это ее главная цель, мистер Мелвил, но у нее нет никакого фанатизма, никаких этих глупостей. Все как у нас. Разумеется, мы, люди, глубоко чувствующие…
— Ну, разумеется, — вставил мой троюродный брат Мелвил, и я знаю, что на его лице на мгновение появилось выражение глубокой серьезности, он потупился и понизил голос. Мой троюродный брат в общем довольно высоко ценит свою душу.
— И она считает, что если уж выходить на сушу, — продолжала миссис Бантинг, — то просто необходимо выйти на сушу пристойным образом и к приличным людям. Ее чувства вполне можно понять. Но представьте только, какие трудности стояли на ее пути! Оказаться всего лишь предметом всеобщего любопытства, темой для глупых газетных заметок, быть выставленной на обозрение…
— Ничего подобного она не хочет, — сказала миссис Бантинг, сделав выразительный жест обеими руками.
— А чего она хочет? — спросил мой троюродный брат Мелвил.
— Она хочет, чтобы к ней относились в точности как к человеку. Она хочет быть человеком, как вы или я. И она просит разрешения пожить с нами, стать членом нашей семьи, чтобы узнать, как мы живем, чтобы научиться жить. Она попросила меня посоветовать ей, какие действительно достойные книги следует прочитать, и где ей раздобыть портного, и как ей найти священника, чьи проповеди она могла бы слушать, и кто мог бы действительно войти в ее положение, и все такое. Она хочет, чтобы я руководила ею во всем этом. Она хочет целиком вверить себя моему попечению. И она так достойно и мило это высказала.
— Хм, — произнес мой троюродный брат Мелвил.
— Вы бы ее только слышали! — воскликнула миссис Бантинг.
— Практически она вам теперь как еще одна дочь, — задумчиво сказал он.
— Да, — подтвердила миссис Бантинг. — Но даже это меня не испугало. Она так и дала мне понять.
— И все же… А средства у нее есть? — спросил он неожиданно.
— И немалые. Она сказала мне, что есть сундучок… Она сказала, что он привязан у дальнего конца буны, и дорогой Рандолф не спускал глаз с этого места на протяжении всего обеда, а потом, когда уже можно было добраться до него вброд и дотянуться до конца веревки, которой он был привязан, они с Фредом вытащили его и помогли Фитчу и кучеру принести наверх. Это такой необычный сундучок, не совсем подходящий для дамы, — добротный, разумеется, но деревянный, на крышке у него нарисован корабль и грубо вырезано ножом: «Том Уайлдерз». Но она говорит, что кожа там, внизу, просто не выдерживает, и приходится довольствоваться тем, что есть, а главное — он доверху полон золотых монет и прочего в этом роде… Да, и золота, и бриллиантов, мистер Мелвил. Вы знаете, Рандолф кое-что понимает… Да, и вот он говорит, что этот сундучок… ох, я просто не могу сказать, сколько он стоит! И все золотые вещи с таким чуть красноватым оттенком… Во всяком случае, она не только мила и красива, но и богата. И знаете, мистер Мелвил, в общем… Ну, я намерена помогать ей, насколько могу. Практически она будет у нас платным гостем. Вы знаете — да мы этого особенно и не скрываем, — что Эделин… Ну да, и она будет жить так же. И я буду выводить ее в свет, и представлять разным людям, и так далее. Это будет ей большая помощь. И для всех, кроме лишь немногих близких друзей, она должна быть просто человеком, который, к несчастью, стал инвалидом — на время. Мы собираемся нанять порядочную, достойную доверия женщину — знаете, такую, которая ничему не удивляется, они несколько дороги, но и в наши дни такую можно отыскать, — которая станет ее горничной и будет шить ей платья — во всяком случае, юбки. Мы будем одевать ее в длинные юбки, а на Это станем, знаете, что-нибудь накидывать…
