— Где же преследователь? — пробормотал инквизитор, пропуская мимо ушей последние слова. — Может, он был верхом? Нет, охотники бы нашли следы. Они сказали, там кроме неё никто не проходил… нет, если бы она просто испугалась ночного леса, то рано или поздно остановилась бы…
— Порча? — высказал новое предположение Эльмо.
— Я не чувствую, — ответил Иеронимус не очень уверенно.
— Лесные духи шалят?
— Хороши шалости, — инквизитор посуровел. — И в твоей стране такое случается?
— Изредка, — Эльмо пожал плечами. — Всякое бывает.
— Вот поэтому мы их и изгнали два века назад, — подытожил церковник. — Но духи все-таки могут иметь к этому отношение. Если вернуться к версии с колдуном, значит, кто-то наслал на неё наваждение…
— Значит… — Эльмо внимательно смотрел на Иеронимуса.
— …значит, ищем колдуна, — спокойно закончил инквизитор.
— Моя госпожа… — скрипач, стоявший у окна, низко поклонился.
— Ты грустен сегодня, — она попыталась заглянуть в его глаза, но юноша упорно отводил взгляд. — Боишься меня, Тамме? Я не кусаюсь.
— Что вы, моя госпожа, — он густо покраснел, но продолжал разглядывать что-то, по всей видимости, очень интересное за окном. — Вы так прекрасны, что смотреть на вас опасно, как на солнце — мне дороги мои глаза…
— Но руки дороже? — она лукаво улыбнулась.
Тамме молча кивнул.
— Тогда сыграй для меня.
Музыкант подчинился, хотя скрипка обжигала ему пальцы.
…из-за угла за ними наблюдала худенькая фигурка в темном плаще.
9.
Поначалу Эльмо, вынужденный везде следовать за Иеронимусом, прислушивался к рассказам сельчан, но вскоре потерял интерес. Его вновь обуяла черная меланхолия — как накануне вечером, в трактире, когда скрипач заиграл странную мелодию.
Они сидели за столом у камина. Старая Лисица сосредоточенно переставлял кувшины с места на место, делая вид, что ничего не слышит. Инквизитор в двадцатый раз внимал рассказу о том, как собравшиеся на празднество пили, ели, танцевали, а потом слушали заезжего музыканта.
Инквизитор слушал очень внимательно, и Эльмо не покидало ощущение, что Иеронимус видит во всех этих историях нечто, ускользающее от чародея.
…Роза, которая была слаба умом и с рождения не произнесла отчетливо ни одного слова, вдруг сказала скрипачу: «Сыграй мне!»
…Эмма, служанка, уронила кувшин и с плачем выбежала из трактира — больше её никто не видел.
…Айлин упросила музыканта сыграть для неё — это был единственный раз, когда он согласился.
Айлин уже не спасти…
Чародей вдруг остро осознал, что ему тоже осталось жить совсем недолго.
— Если эти поиски затянутся, я сойду с ума, — Эльмо не заметил, что думает вслух. — Хоть бы этот убийца быстрее нашелся…
— А я его уже нашел, — инквизитор усмехнулся, и Эльмо вздрогнул. — Разве ты ещё не понял ничего?
— Не понял и не хочу понимать, — чародей опустил голову. — Я устал. Если уж суждено всему заканчиваться, пусть это произойдет побыстрее.
Иеронимус вздохнул.
— Я знал, что твоя храбрость скоро перейдет в истерику, Птаха. Крепись…
— И кто же убийца? — безразлично спросил Эльмо. — Уж не скрипача ли ты подозреваешь? Нет, это не он…
— Отчего же? — в тени капюшона было трудно разглядеть выражение лица инквизитора. — Скажи, отчего?
— Разве мнение презренного колдуна что-то значит для служителя церкви? — чародей криво улыбнулся. — Если бы ты не лишил меня Силы, я бы тотчас распознал сородича среди этих людей.
Иеронимус покачал головой. Эльмо вдруг встревожился: что-то странное было в их разговоре, что-то неправильное.
— Ты забываешь, Птаха: колдовать может и человек, не обладающий Силой, а всего лишь знающий заклятия. Ваша Сила сродни не музыке, которой владеет лишь умелый, а пению — без сомнения, слушать истинного певца приятнее, но и безголосый может при случае спеть несложную песенку. Твоя помощь в этом деле мне не нужна, у меня есть свои способы. Но продолжай, мне интересно.
— Я понял ход твоих мыслей, — тревога Эльмо нарастала. — Скрипач — единственный чужак. Церкви, судя по всему, не боится. Играет так, что слушатели погружаются в транс. Что ещё? Ах, да. Каждая из пропавших девушек пыталась привлечь его внимание…
— И что из этого следует? — спросил Иеронимус.
— Ничего! — ответил чародей с внезапной злобой. — Он не колдун! Не колдун, потому что… не может человек, создающий такую прекрасную музыку, быть убийцей!
Если до этого их разговор казался чародею странным, то теперь произошла и вовсе немыслимая вещь: инквизитор расхохотался, да так, что Лисс от неожиданности выронил кувшин.
— Да ты сущий ребенок, Птаха! Хоть сам понял, что сказал?
— Он не мог этого сделать! — упрямо повторил Эльмо. — Я… я знаю. Я слушал его музыку…
— Я тоже.
— Да, но… она не предназначалась тебе! — Эльмо вонзил когти в ладони. — Не знаю, что ты собираешься сделать, Иеронимус, но прошу, не спеши!!
И мир перевернулся.
— Я попробую, — серьезно сказал инквизитор, кивая.
…Эльмо наконец-то понял, что показалось ему странным.
Они говорили на равных.
Изорский нобиль появился рядом с Клариссой, точно из-под земли, и взял её за руку.
— Почему ты избегаешь меня?
Пальцы Бертрама были холодны как лед, а в глазах плясали веселые чертики. Кларисса судорожно вздохнула и попыталась изобразить улыбку, но самообладание покинуло девушку…
— Ты боишься, — теперь он напоминал кота, завидевшего кувшин со сливками — блестящие глаза, довольная улыбка, разве что не мурлычет от радости. — Сегодня опять будет пир… но я хотел поговорить с тобой днем. Где ты была? Отчего тебя никто не видел? Я знаю, я спрашивал слуг…
— Слуги? — наконец-то она сумела выдавить из себя хоть слово. — Не… не знаю. У меня сегодня было много дел…
— Дела… — Бертрам тронул её волосы. — Какие могут быть дела у такой юной девушки?
Кларисса задрожала.
Помощь пришла неожиданно в лице Дамиетты. Девочка была на удивление серьезна и очень бледна.
— Тебя ищет отец, Клэр, — она обращалась к сестре, но пристально смотрела на Бертрама. — Поторопись.
Кларисса, с трудом сдержав вздох облегчения, ретировалась.
Дамиетта и Бертрам смотрели друг другу в глаза, не мигая.
В этот раз Клариссе не повезло: почетное место по правую руку от нобиля досталось Иеронимусу, и девушка очутилась между инквизитором и изорским нобилем. Впрочем, Бертрам на неё даже не смотрел, а церковник, напротив, был любезен и вовсе не столь чопорен, как накануне вечером.
