Как ему сообщил доверенный человек, на закате из Шадизара в Аренджун отправляются сборщики податей — везут в казну то немногое, что удалось собрать по окрестным селам. Охрана у этого крошечного каравана чисто символическая, поэтому ночная работа обещала быть легкой и быстрой. Это только с крестьянами сборщики податей смелы и жестоки, а попадись им на пути, да еще в темноте, настоящий воин, и вся их храбрость улетучивается, как утренний туман. Поэтому Конан и на этот раз решил действовать в одиночку: во-первых, не придется следить за подручными — как бы те не всадили кому-нибудь кинжал между ребер (Конан не любил убивать ни в чем не повинных людей, если только те сами не лезли на рожон), во-вторых, не придется делиться добычей, и в-третьих, никто не продаст, если городские власти вдруг нападут на след полуночных грабителей…
Неожиданно конь жутко заржал и встал на дыбы. Конан, никак не ожидавший подобного, не удержался в седле и полетел на землю. Падать с лошадей ему было не впервой. Перевернувшись в полете, он упал на бок и тут же откатился в сторону — подальше от бьющего копытами животного. Походная сумка слетела с плеча и валялась в дорожной пыли, как, впрочем, и меч. Конан вскочил на ноги и огляделся: что же могло так напугать жеребца? А конь, точно взбесившийся, несся прочь от места, где сбросил седока.
Вокруг не было заметно ничего странного или опасного.
Однако северянин знал, что животные гораздо лучше людей чуют опасность, и если он не увидел притаившегося неподалеку врага, то это не значит, что врага нет. Конан отметил, где лежит меч, чтобы при первой возможности броситься к нему, присел на корточки и еще раз, медленно, оглянулся, высматривая в окружающих дорогу зарослях хоть малейшее движение.
Движение он приметил — краем глаза и совсем не там, где ожидал.
— Что же это такое, Бел меня возьми,— прошептали его губы.
Валяющаяся в пыли дорожная сумка, в которой не было ничего, кроме пары серебряных монет, краюхи хлеба, четверти головы сыра, плоской фляги с вином и трофейного амулета, на глазах раздувалась, ткань ее натянулась и, казалось, вот-вот лопнет. По ней пошли волны — внутри явно что-то было, и явно живое, шевелящееся. Послышался треск рвущейся гиперборейской ткани, которую человек может разорвать изрядно поднатужившись…
И вдруг — хлопок!
Сумка разорвалась пополам, и из нее с быстротой дротика, раскручиваясь в полете, выстрелило толстое, как ножка стола, змеиное тело. Воздух прорезало жуткое шипение. На огромной голове чудовища сверкали два рубиновых глаза, меж источающих яд зубов дрожал алый язык. Тварь стремительно надвигалась на замершего в пяти шагах человека.
Другой на месте Конана вряд ли сумел бы увернуться. Но варвара спасла — как и много раз до этого — поистине звериная реакция. Мышцы ног сами собой напряглись и толкнули тело в сторону раньше, чем сознание оценило внезапную опасность. Грязно-зеленое, чешуйчатое, покрытое слизью чудовище нашло лишь пустоту в том месте, где за миг до этого находился человек. Змеиная туша шлепнулась на дорогу, но тут же из клубов пыли высоко поднялась шипящая, как три десятка обычных змей, гигантская голова со сверкающими багровым огнем глазами и завертелась из стороны в сторону, отыскивая свою жертву…
И увидела в десяти шагах от себя.
Конан уже оправился от неожиданности, отбежал в сторону и поджидал своего противника.
Теперь до меча было не добраться, из оружия у киммерийца оставался лишь острый кинжал длиной в пол-локтя. Конан сжал рукоять клинка и превратился в комок мышц и нервов, готовый к бою.
Спасаться бегством с места схватки — такое не могло прийти Конану в голову. Бросить свой меч, повернуться спиной к врагу — для сынов Киммерии нет большего позора.
Чудовищная гадина никак не меньше семи шагов в липу («И как эта тварь уместилась в сумке?» — пронеслось в мозгу Конана) подползала неторопливо, видя, что жертва не трогается с места, будто загипнотизированная блеском рубиновых глаз. И замерла в двух шагах от жертвы.
Человек и змея смотрели друг другу в глаза: спокойные, горящие голубым огнем глаза варвара и безжалостные, полыхающие багряным пламенем — рептилии. Жуткие пер. вые мгновения… Змея сделала свой бросок, метя Конану в ногу. Но мощный удар клинка, пробив чешуйчатую кожу, как гвоздем прибил гадину к земле. Не дав противнику опомниться, Конан придавил коленом бьющееся тело. Одной рукой он прижал змеиную башку к земле, а другой, выдернув кинжал из раны, принялся наносить удар за ударом.
Но длинное туловище чудовища стало опутывать киммерийца, точно канатом. Варвар почувствовал, как ледяные тиски сжимают ноги, как тело обвивает склизкая шершавая мразь. Долго сопротивляться железным объятиям было невозможно.
Рука Конана, в которой был зажат кинжал, ритмично поднималась и опускалась. Из расширяющейся рваной раны змеи фонтаном била черная, густая, с едким мускусным запахом жидкость. Но гадина все еще была жива. Еще мгновение — и варвар уступит ее железной хватке и позволит спеленать себя…
Конан издал дикий, нечеловеческий крик и, понимая, что у него осталась только одна, последняя попытка, собрал оставшиеся силы, ухватился за израненную змеиную голову и что есть мочи рванул ее вверх и вбок.
Раздался оглушительный хруст, руки Конана залила смрадная жижа, заменяющая бестии кровь, и голова змеи отделилась от тела. Варвар тут же откинул ее далеко в сторону и почувствовал, как сжимавшие его путы слабеют…
* * *
Останки гигантской змеи разлагались прямо на глазах, и вскоре от кошмарной твари осталась лишь лужица черной жижи.
Конан вытряхнул из разорванной сумки хлеб, сыр, деньги, флягу… Все было на месте. Кроме, как он и заподозрил, проклятого амулета.
— Колдовство, будь оно неладно,— со злостью процедил он. Киммериец ненавидел магию и магов и всегда старался держаться от них подальше. Ему были больше по душе двуручный меч и честный поединок в открытую. Но, похоже, сейчас все-таки предстоит иметь дело с колдуном. Должно быть, старик-сказитель прав — Конана преследует кто-то из знатоков заклинаний и любителей вызывать из мрачных глубин преисподней всяческие порождения Тьмы. Что ж, придется — чтоб им всем пусто было! — оставить на время спокойный воровской промысел и разузнать, кто и зачем объявил на него охоту. Кром с ними, со сборщиками налогов,— своя жизнь дороже жалких крестьянских медяков… Где там у нас живет этот маг-отшельник?
Повозка остановилась около расколотого молнией дуба на обочине Большого Тракта, и мальчишка первым спрыгнул на землю. В незапамятные времена вдоль дороги неприступными стенами возвышались могучие колонны деревьев. Теперь же лес заметно поредел, иссохшие стволы тянули в небо корявые, с редкими зелеными листочками сучья-пальцы, многие деревья, не выдержав борьбы за жизнь на этой бесплодной почве, рухнули… И все же взгляд проникал в глубь леса самое большее на пять шагов, а потом тонул в царящих там вечных сумерках, путался в переплетении ветвей, терялся в частоколе толстых, поросших серым мхом стволов. Висела звенящая тишина, словно лес притаился, разглядывая незнакомцев. Лишь где-то наверху таинственно и едва слышно шумели кроны, да какая-то птица изредка вскрикивала в чащобе.
