– Обалденный супчик, – с набитым ртом сказала ведьма.
Отставив миску, Сабрина завалилась на лежанку и сыто рыгнула. Они ужинали в госпитальном фургоне втроем. Остальные раненые предпочли посидеть у общего костра, посудачить и посмеяться.
– Хорошо, но мало, – отозвалась Ундина.
Ведьма глянула на руль своей метлы, пританцовывающей перед хозяйкой, и что-то записала в небольшую книжицу.
– Так сегодня же Рамдан старший по кухне, – сказал Крюк. – Ты чего это пишешь, Дина? Он с тобой рецептиком поделился?
– Неужели ты порадуешь нас висой? – спросила Сабрина.
Ундина поморщилась.
– Нет, – сказала боремка. – Какой из меня скальд… Я проверила расстояние по счетчику на метле.
Ведьма ласково коснулась метлы и прошептала что-то. Метла тряхнула хвостом и исчезла.
– Мы сегодня второй раз ночуем в отстойнике, как их называет Лайруксал, – начала объяснять Ундина.
– Так правильно, – сказал Крюк. – Мы вчера прошли второй змеиный холм.
На этот раз обозу удалось миновать шнейкхюгель без приключений. Чудовище или спало, или уже успело наловить себе зверей в окрестностях. Ведьмы намекали Лайруксалу, что неплохо бы повторить чудо с самодвижущейся дорогой, но сидх отрезал: «Я не ярмарочный маг и не балаганный фокусник». Ринке потом объяснил Карине, что заставить тропу двигаться очень сложно И каждый раз может стать последним, после которого дорога замрет навсегда. «А если какому-нибудь обозу нужно будет, как нам у первого шнейкхюгеля, быстро покинуть это место?» – добавил сидх.
– Первый отстойник находился на расстоянии трехсот шестнадцати верст от Бьонгарда, этот – на шестьсот тридцать второй версте, – продолжала Ундина.
– Даже и не верится, что мы это все прошли, – вздохнула Сабрина.
– Не прошли, а пролетели, – заметил Крюк. – А некоторые вообще проехали с комфортом…
– Кто бы говорил, – фыркнула поланка. – О боги, неужели мы уже через неделю будем в Бьонгарде… Как быстро это все промелькнуло. Только вчера, кажется, из Келенборноста выехали.
– Через неделю – это вряд ли, – возразил Крюк. – Дней через десять. Когда из леса выберемся, там еще по тракту надо будет идти…
Ундина обиженно засопела.
– Мы тебя слушаем, Диночка, – сказала Сабрина примирительно. – К чему эти сложные расчеты?
– Отстойники явно сделаны для того, чтобы в них можно было остановиться на ночь, – сообщила Ундина. – Значит, в древности дорога двигалась со скоростью триста шестнадцать верст в день, а расстояние от Келенборноста до Старого Тракта можно было пройти за три-четыре дня.
Экен недоверчиво хмыкнул.
– Похоже на сказку, – сказал он. – Семьсот верст за три дня?
– Это если предполагать, что на ночь дорога останавливалась, а если нет – так и еще быстрее, дня за два. Мы же вышли из Келенборноста восьмого червеня, а доберемся в Бьонгард дай Водан к середине вересеня, – добавила Ундина.
– Может, отстойники были построены чаще, а некоторые из них разрушены теперь? – возразил Крюк. – Гоблины или орки могли их уничтожить. Запросто. Ты видела вокруг отстойника камни? Раньше он был обнесен стеночкой, чем-то вроде забора. Теперь того забора уже нет.
– Не скажи, – задумчиво произнесла Сабрина. – Похоже, что Ундина права. А если путники на дороге не сидели, ожидая, пока она их довезет, а тоже двигались – верхами или хотя бы пешком, помнишь, после первого шнейкхюгеля мы ведь тоже ехали, хотя дорога двигалась… И тогда семьсот верст за четыре дня – это вполне возможно.
– Теперь понятно, почему темные эльфы сдались, едва Разрушители вошли в Трандуиловы Чертоги, – заметила Ундина. – Тогда дорога наверняка еще двигалась, и получалось, что до Бьонгарда рукой подать…
В открытом клапане появилась голова Ирины.
– Что вы сидите, такие скучные? – бодро воскликнула ведьма. – Пойдемте к костру, Ринке петь собрался, а потом и самим можно будет…
– А чего бы не сходить, – прогудела боремка.
Убрав записную книжку в карман куртки, Ундина накинула плащ. Днем было еще тепло, но ночи стояли уже холодные. Ведьма двинулась к выходу.
– А мы с Крюком, пожалуй, останемся, – ответила Сабрина.
Экен улыбнулся.
– Ну и зря! – воскликнула Ирина.
Сабрина смотрела, как звеньевая заковыляла прочь от фургона. Ее походка совсем не удовлетворяла требованиям к походке благородной девицы – признаком хорошего воспитания считались плавные, грациозные движения. Ирина же сейчас напоминала хромого, но чрезвычайно энергичного воробушка. Сабрина подумала, что благодаря Ирине, да и остальным боевым ведьмам, выпускницам Горной Школы, рассеянным сейчас по всему свету, хромающим, грязным, вытирающим свои мечи от крови и яростно ругающимся с нерадивыми фуражирами при помощи выражений, которых постыдился бы портовый грузчик, благородные дамы имеют возможность сидеть в своих замках, прогуливаться по аллеям плавной, отточенной годами тренировок изысканной походкой, обмахиваться веерами и говорить о высоком. И ведь так было всегда, размышляла Сабрина. Разрушительницы перекраивали карту обитаемого мира и раздирали свои и чужие судьбы, а дворяне сидели в своих замках и тряслись от страха.
Ведьма засмеялась своим мыслям.
– Дина не сложила песню, так я сложу, – произнесла она вслух. – Какое-то сегодня особое настроение у меня… Хочешь послушать, Яндар?
Ундина тем временем нагнала шуструю звеньевую, взяла ее под локоть, и они двинулись к костру вдвоем.
– Конечно, – кивнул экен.
– Погоди только немного, я набросаю, – сказала Сабрина. Высунувшись из фургона, она закричала:
– Дина!
Ведьма обернулась.
– Я у тебя листик бумажки позаимствую? – спросила Сабрина.
– Лопухом подотрешься, – недовольно ответила Ундина.
– Да мне песню записать!
– Возьми, ладно, – смягчилась подруга.
Ундина и Ирина продолжили свой путь к костру. Сабрина залезла в карман плаща подруги, достала записную книжку и вырвала пару листков. Писало у Сабрины было свое – эльфийское, трофейное. Ведьма устроилась на сбитой лежанке, подогнув под себя ноги по-сюркски, и задумчиво лизнула конец писала. Он был выполнен в виде смешной мышки.
Пока ведьмы разговаривали, совсем стемнело.
В отличие от южных ночей Мандры, к которым привыкла Сабрина, ночей, когда мрак опускается резко, стремительно и неожиданно, как нетопырь на шею жертвы, тьма Лихого Леса была застенчивой. Сначала в горячем буйстве света появлялась нежность. Затем из ослепительного, победоносного сияния Хорса уходила ярость, свет становился прозрачным и серым, липким, как паутина – солнце уже не грело, но в воздухе висела духота, выдох раскаленной земли. Потом приходили сумерки – нежные, как касание шелка. И лишь потом, незаметно, стесняясь, темнота укутывала дорогу и лес вокруг нее.
