— Ты просто не знаешь, что значит быть пиратом… — мягко упрекнул его Орион. — Быть пиратом — значит делать все, что хочешь. Хочешь — грабь корабли, пытай пленников, загребай руками золото; хочешь — помогай обездоленным, пиши стихи и спасай девушек… Свобода. Да такая, что пьянит не хуже любого рома.
— Теперь понимаю, — задумчиво произнес Кан. — И все-таки ты мне не ответил… про девушку.
— А тебя не проведешь… — Орион поднял голову и внимательно посмотрел на Кангасска. — Это долгая история…
…Ее звали Мералли. Когда я подобрал ее, она была в каком-то бредовом полусне и чудом цеплялась за разбитый кусок дерева, который, видимо, раньше был мачтой.
Помню, я держал ее на руках и выговаривал команде, а оне шептала — так тихо, что только мои уши могли это слышать: «Ты прекрасен. Прекрасен, хотя и не человек..» и цеплялась за меня, как недавно за ту несчастную мачту…
Она не помнила ни что случилось с ее кораблем, ни откуда она родом, ни куда плыла — ничего, только имя.
Красивая… тихая… и часто говорила стихами…
Я оставил ее на своем корабле, поселил в самой лучшей каюте, завалил сувенирами и диковинками — так обычно утешают пережившего беду ребенка…
Мералли довольно долго плавала вместе со мной. Однажды даже видела меня в бою, хотя я, помнится, всегда ее запирал: незачем девушке смотреть, как злобные мужики кромсают друг друга… Я показал ей далекие острова с диковинными цветами и животными… Научил играть на флейте… Мне было хорошо с ней, я душой отдыхал, пока не понял, что происходит…
Я был слеп, как последний идиот, и только по себе заметил, в чем дело… Мералли… тронула меня, как не должна смертная девушка трогать бессмертного… ты понимаешь, о чем я, Кангасск?.. Она любила меня так сильно, что я это почувствовал!..
Даже не знаю, как такое было возможно. Она видела, что часто я бывал жесток. Видела, как убивал. Знала, кто я и что я: я не скрыл от нее, что мне тогда уже было с лишним одиннадцать тысяч лет. И после всего этого — любить?..
Я долго думал, что делать с этим, и решил прекратить все, пока не поздно. Пока сам не привязался и ее не погубил…
— И что ты сделал?
— Познакомил Мералли с Зигой… Бедняга влюбился в нее без памяти, как только увидел. Он бы весь мир ей к ногам положил, если б она только попросила.
Помню, когда я отплывал на своем корабле, она плакала и кричала мне вслед и выбросилась бы за борт, если б Зига вовремя не сгреб ее в охапку. А через полгода, когда я увидел этих двоих вновь, они были влюблены и счастливы и играли веселую свадьбу. И я же, облачившись в серое с серебром, скрепил северным обрядом их союз, вместо священника.
Конечно, не все прошло бесследно, и не могло пройти. Мералли как-то сказала мне, что мы с Зигой очень похожи, будто братья. И добавила потом, что нет на земле Любви, есть только утешение… специально сказала, мне в укор.
— А что Зига-Зига?
— Да он все понимал не хуже меня. Я как-то обнаружил у него весьма красноречивый стишок о восьми строчках…
Скажи мне, отчего ты так красива?
Скажи мне, отчего ты так грустна?
За красоту земную выпью пива,
А за любовь — налью себе вина.
Скажи, о ком ты думаешь весь вечер?
Скажи, о ком грустишь, когда я сплю?
За страстный взгляд его я не замечу,
А за любовь к тебе его убью.
— Очень по-пиратски… — заметил Кангасск.
— Да уж… был у нас по этому поводу долгий разговор. На саблях… Я пытался ему втолковать, что не имею никаких претензий на Мералли, а он только орал, как он меня ненавидит, и кидался в атаку с упорством горного барана. Ничем хорошим это бы не кончилось, если б не вмешалась сама Мералли и не поклялась, что любит его и только его. Зига всегда таял, как воск, стоило ей на него хотя бы с нежностью посмотреть, так что он сразу мне все простил. Потому я и вел обряд на его свадьбе. Правда, на свои места все не вернулось, конечно. Через год где-то Зига отправился с Мералли и годовалой дочкой своей, тоже Мералли, прямо за горизонт, оставил мне весь флот и все золото.
— А ты?
— А что я… Плохой из меня наследник получился. В ту пору много бед свалилось на Омнис. Стигийские пауки и прочая нечисть. Когда я поспел к полю последней битвы, нашел только Серега, причем при смерти. Тогда и понял, какая ерунда все эти грабежи и золото, и ром, когда тот, кого я люблю как отца, ранен и беспомощен. И я все бросил. Как Зига — он, видимо, понял то же, только куда раньше меня, бессмертного дурня… Но это все другая история, на следующий раз, на подходящий момент… А что случилось с Зигой и Мералли, я до сих пор не знаю. И до сих пор мне кажется, что я тогда что-то сделал неправильно… где-то да свалял дурака.
Вот и вся история. Что скажешь, Кан?..
— Знаешь, Орион, — с тихим негодованием произнес Кангасск, — меня вот никто никогда не любил. И если бы ко мне пришла настоящая любовь, я не стал бы ею разбрасываться!
Орион смиренно проглотил этот пылкий мальчишеский выпад и, покусывая нижнюю губу острым клыком, о чем-то помолчал.
— Любовь к бессмертному — штука невыносимо тяжелая, — сказал он наконец. — Будь ты бессмертен, обрек бы ты любимую на такое?
— Так ты все же любил ее?
— Не успел полюбить… К тому же… есть на свете та, кого я люблю испокон веков, и любви этой тысячи лет, она росла вместе со мной. Быть может, однажды мы будем вместе. Когда что-нибудь изменится…
— Мой взгляд взывает к небесам,
Взывает к небесам!
Я вижу в отсветах зари
Любимые глаза.
Нет, не тревожь, не шевели
Углей в седой золе,
И утешение Любви
Замена на земле, — упрямо процитировал Кангасск.
— Да, это слова Мералли, — хмыкнул Орион. — Я с ними никогда не соглашался… И вообще, — он резко повернулся к Кангасску, гордо выпрямившись и скрестив на груди руки, и потребовал: — перестань играть с харуспексом!
— Я не играл, — сказал тот в свое оправдание, — это, видно, Ничейная Вода на него так действует, почти как Таммар. Раньше он вел себя тихо…
— Скажи лучше, нападут на нас сегодня или нет? — проворчал Орион на это. Впрочем, скорее, в шутку. Или чтобы опять сменить тему.
— Сегодня — нет. А вообще… так и чувствую, что мирно не доплывем… Орион, — сказал Кангасск примирительно и улыбнулся: — А я, видимо, буду сражаться в стиле «пьяный моряк», ибо меня мутит и шатает даже когда твою мяту жую.
