Райдо не умел сочувствовать. И такта был лишен напрочь. А потому молчал, не желая бередить чужие раны, стараясь не думать, что очень скоро Видгар пожалеет и об этой откровенности, и о собственной слабости, свидетелем которой Райдо стал. Следом за жалостью придет гнев. Гнев же — плохой советчик.
— И я почувствовал себя виноватым. Я и был виновен. Не переубедил. Оставил без присмотра, не понял, что она больна… и да, Бран — единственное, что мне осталось от моей Терезы. Мне предлагали жениться вновь. Настаивали даже. Но я отказался наотрез. Другая жена? Другие дети? У меня был Бран. Все, что осталось от нашей счастливой жизни. Последний осколок чуда. Для вас он был сволочью… а я… я помню его еще ребенком, который боялся засыпать один. Или пробирался в мой кабинет и прятался под столом. И сидел там тихо-тихо, смотрел, как я работаю. Однажды он принес в кармане огромную лягушку, сказал, что если ему не разрешают завести собаку, то он и на лягушку согласен. Поселил в коробке из-под Терезиной шляпы… мух ей ловил. Когда я упустил нашего мальчика? Каменный лог его изменил? Или школа? Или еще раньше мы с Терезой, когда не видели никого, кроме Брана? Я и потом не хотел верить… всегда ведь проще сказать, что твой ребенок не способен совершить ничего ужасного, что все — клевета… слухи… а слухам веры нет, но… даже когда отступать некуда, даже когда понимаешь, что в этих слухах — правда и твой ребенок стал чудовищем, он не перестает быть ребенком. И его смерть — удар… для всех — облегчение, и немалое, но не для меня. — Видгар потер грудь. — Скоро я уйду за Терезой, но пока… я должен позаботиться о нашей внучке. И о том ублюдке, который убил моего мальчика.
В нем не было ничего от Брана.
И от этого факта Ийлэ должно было бы стать легче, но не стало.
Не похож. И все-таки… сухое лицо, изможденное, такое бывает после долгой болезни…
…камердинер отца слег на осень с сухим лающим кашлем, который старательно пытался скрывать, боясь, что ему откажут от места. Но однажды не выдержал, закашлялся прямо на парадной лестнице. И в доме запахло кровью. Он же, вытерев губы платком, поспешил заверить, что это простуда. Лгал.
Отец сказал, что люди всегда лгут, когда боятся, или когда злятся, или просто так, без повода… а в тот раз он разозлился на эту ложь. И обиделся, пожалуй.
Да, теперь Ийлэ лучше его понимает. Он так долго был рядом с этим человеком, а тот все равно отказал ему в доверии…
Отец помог. На третий день, когда сумел перерасти обиду, поднялся на третий этаж и долго оставался там. А мама сказала, что отец умеет кое-что, но говорить об этом не следует. Лечить людей не принято.
Почему?
Ийлэ не спросила тогда, а теперь… теперь она лишь удивлялась тому, что ненавистный гость вытянул очередную нить из клубка ее памяти.
Камердинер спустился таким вот иссушенным, бледным и нервозным. Хотя нет, пожалуй, Видгар из рода Высокой Меди не нервничал, а если и нервничал, то весьма умело это скрывал. Он держался независимо и просто, будто бы сам этот дом принадлежал ему…
…и не только дом.
…стал, опершись на балюстраду, озирается. Высматривает кого-то.
Видит Ийлэ?
Она не собиралась выходить из комнаты, но вдруг поняла, что не способна усидеть взаперти, что стены давят, а потолок, высокий потолок с белой лепниной, того и гляди упадет. Дом был надежен, Ийлэ знала это, но все равно ощущала, как потолок проседает.
Сбежала.
Райдо не обрадуется. Он вернется. Скоро. И будет притворяться больным. И расскажет про встречу. И еще, наверное, об этом Видгаре, ведь если он не ушел, то им удалось договориться. И как быть, если он вообще не захочет уходить? Ийлэ придется прятаться и дальше?
— Я тебя вижу, — сказал Видгар, и Ийлэ попятилась. — Не убегай.
Замерла. Следовало уйти, потому что…
…он не причинит вреда.
Райдо не позволит… он женился на Ийлэ и согласия не спросил. Она бы, конечно, не согласилась, и, наверное, именно поэтому Райдо поступил так, как поступил. Он всегда делает именно то, чего хочет сам. Или как считает правильным. И оказывается прав. И значит, Видгар — тоже часть его правоты, которую Ийлэ пока не способна понять.
Не хочет понимать. Смотрит.
Серый костюм. Серое лицо.
Сел на ступеньки, спиной к ней, и глядеть на эту сгорбленную спину неудобно. Ийлэ хотелось снова посмотреть в его лицо, убедиться, что нет тех, неправильных черт, которые напомнят ей…
— Тебе нет нужды бояться меня. — Видгар говорил тихо, и поневоле пришлось сделать шаг.
Всего один. А потом второй. Третий и четвертый, до вершины лестницы. Сама лестница, лежащая между ними, — это уже достаточная гарантия безопасности Ийлэ. Пока он поднимется, она успеет убежать. Конечно. И потому стоит. Смотрит. Ждет продолжения разговора.
— Я не враг тебе. И точно не враг твоей дочери.
Видгар все-таки повернулся. А профиль похож, тот же тяжеловатый нос с горбинкой и линия подбородка, и сердце стучит, а пальцы немеют. Они вцепились в перила, и хорошо, потому что Ийлэ не уверена, что сумеет устоять, если перила отпустит. Слабая. И трусиха.
— Но не буду лгать, называя себя твоим другом. — Видгар покачал головой, будто сам удивляясь, что такая нелепая мысль вообще пришла в его голову. — Я предпочел бы, чтобы тебя не было вовсе. Это избавило бы меня от многих проблем.
Откровенен. И за это, пожалуй, следует быть благодарной.
Ийлэ кивнула, пусть он и не увидел кивка, но, кажется, все понял верно.
— Ты тоже была бы рада, если бы я не появлялся. Однако ты существуешь. И я существую. И у нас есть общий интерес…
— Интерес? — Шепот, и слово царапает горло.
Нани — не интерес. Она живая. И учится сидеть. У нее не получается долго, заваливается то на один бок, то на другой, но не расстраивается, она вовсе расстраивается редко, а улыбается часто. И от этой улыбки сердце замирает. Еще от ужаса при мысли, что ее могло бы не быть.
Если бы Ийлэ…
Если бы…
— Да, пожалуй, я неверно выразился. Ты познакомишь меня с ребенком? — Он развернулся и поднялся. Медленно… и в плавных его движениях не было угрозы. — Я понимаю, что ты не слишком рада меня видеть… и быть может, ненавидишь…
Замолчал. Уставился. Смотрит исподлобья, ожидая.
— Нет, — сказала Ийлэ.
Его ей ненавидеть не за что. Райдо прав в том, что этот мужчина — не Бран… отец Брана, но не он сам… и он, наверное, виноват в том, что Бран стал чудовищем.
Или нет?
И как знать, кем станет Нани, ее Нани, которая сейчас лежит на медвежьей шкуре, наверняка перевернулась на живот и теперь ерзает, пытается ползти. Она ловит длинный мех, и дергает, и тянет в рот.
