— «Столько, сколько потребует Господь!» — сердце крылатой Богини вновь шагнуло вперед незыблемым уверенным ритмом.
Голубой пламень и зов надежды. Тироль
Чудовищная усталость усилилась в десятки раз древним, знакомым подсознанию уютом и чувством защищенности в родных стенах. Голова матери была в безопасности, всадник тоже и даже он сам хоть и на время ощущал каждой бриллиантовой чешуйкой царящий повсюду равновесный незыблемый покой Великих.
Чувство голода, одолевавшее нутро, тоже растаяло где-то там далеко за гранью разума и необходимости плоти. Только сна. Мирного, блаженного, безмятежного… и ничего более — вот то о чем мечталось в этот миг.
Расставаясь в центральном зале замка, Амдебаф почти не посмотрел на Ерртора. Он без взгляда чувствовал липко-черные, тягучие вихри самобичеваний и сомнений, глумящиеся над душой всадника.
Как в тумане мимо поплыли хрустальные граненые стены тоннеля, ведущие в отдельный комплекс персональных покоев. Шелест собственной чешуи в ровном тяжелом ритме усталых шагов, сплетенный с ритмичным цокотом когтей о глянец пола уносил разум в сладкое забытье дремы прямо на ходу. Сияющий шар Ануфа еще что-то возвышенно-радостно тараторил впереди, создавая еще более уютную домашнюю, давно знакомую душе атмосферу.
Плетеные из кованых жил металла узорчатые двери с тихой мелодией распахнули створки, открывая полуприкрытым векам дракона огромное сводчатое величие опочивальни. Центр зала, выполненного в небесных тонах и имеющего по периметру прозрачное обрамление высоких самозатемняющихся сапфировых окон, представлял гигантское мягкое ложе, щедро драпированное голубым бархатом. Ложе располагалось в одном уровне с полом. Амдебаф, привыкший за эту столь короткую новую жизнь в Эндоре спать где придется, и считавшего сырой пол темной пещеры Бирдинира лучшим и безопаснейшим пристанищем, абсолютно безразлично обвел его вязко-сонным взором. Лапы ступили в теплую мягкость стеганого бархата, и как по команде подкосились, отказавшись дальше идти. С огромным трудом, уже тая в слоистых завитках дурмана наваливающего сна, дракон вволок на ложе любимый хвост.
— Голубой… голубой… голубой… — завиток за завитком голубой цвет зала, удививший Амдебафа, окружал и топил дракона в блаженстве отдыха…
… Ерртору были подарены навечно. Так сказал сам Ануф. И всадник брел к ним. К покоям.
— «Хранитель мира»… Какой невозможный фарс и сарказм, о Судьба! — обреченно ухмыльнувшись, Ерртор подошел к золоченой двери со светящейся малиновой руной Великих означающей эту фразу. Створки двери, запомнив хозяина, послушно бесшумно скользнули в стороны.
Все было таким, каким Ерртор запомнил его в прошлый раз — царство изысканной мебели с утонченными узорами и зеленые уголки с каскадами растений и цветов. Все также нежно благоухал и буйно цвел куст белых роз в дальнем углу, любимых еще по детству в Сетимиэле. Пол устилали мягкие ковры небесно-цветочной тематики. В центре зала в голубой мраморной чаше с серебряными прожилками тихо лил свою свирельную мелодию маленький фонтан. Как и в прошлый раз, лунный свет едва проникал через узкое, но высокое окно.
Миг застыл отраженьем памяти. Все было до нереальности знакомым. Как будто ничего и не происходило. Не было находки кинжала Ишь, не было клятвы Зираиде и долгого полета к оркам, не было битвы Черной зимы и схватки с чудовищами в топях низинных земель. Горячечным бредом на миг показался плен в подземельях Жгаг-Гера и бесконечные изуверства пыток черного лорда Ссенра…
Ерртор подбрел к глубокому креслу у внушительного камина в самом дальнем углу покоев и с удивлением обнаружил, что в его жерле аккуратно сложены поленья. На маленьком стеклянном столике рядом стояла бутылка, бокал и ваза со свежими фруктами.
— Ай-да, Ануф! — благодарно улыбнулся странник. Пальцы скользнули к застежкам лент брони Дрела. Вслед за ней торс покинула и золотая куртка-подарок Ануфа, видавшая виды, но все так же сияющая узорами и лоском Великих.
Но не долгое омовение в горячих струях ванной комнаты, ни воздушно легкий шелк черного халата, ни глоток терпко-сладкого густого, почти черного вина не развеяли грусти, не заполнили медленно поглощающую душу всадника бездонную пустоту. Казалось сама Бездна изначальной Тьмы решила завладеть ею, но не сразу, ни мгновенно, а медленно, постепенно, упиваясь страданием и растущим страхом еще сопротивляющейся пасти Забвения сияющей души.
Легкое движение пальца и витая сияющая руна воспламенила поленья в камине.
Грезы, страхи, надежды — все плясало на переменчивых кончиках языков пламени. Они менялись, сплетались, творя невиданные, невозможные картины из ярких цветных прежних радостей, замешанных на густых черных нотах страданий, лишений, муках совести, и надеждах, которым уже никогда не суждено будет сбыться. Пламя камина лучилось, светилось и согревало кожу, но нутро Ерртора все глубже и глубже погружалось в ледяной холод обреченности, неверия и отчуждения. Его жгло и пожирало неистовое чувство неизгладимой вины пред Иррадой, пред всеми жителями Эндоры, пред всеми теми кто …
Завиток пламени вырос и изогнулся за кованой решеткой грациозно тонким девичьим станом. Еще один бокал не принес облегчения, напротив, он заставил поплыть все вокруг, навалился, прилип и стал тянуть в резвящееся на поленьях пламя. Оно росло, множилось, маня все чаще и яростнее изгибами зашедшегося в агонии экстаза женского тела. В бесшумном шелесте его протуберанцев он все отчетливей и отчетливей слышал свое имя. Имя, произносимое сокровенным наваждением, спасительной иллюзией, бережно хранимой амулетом Скрабом…
— Зира… — выдохнули хмельные губы и полуприкрытые веки отправили рассудок к тоннелю своей памяти в безграничных лабиринтах Скраба.
Но Скраб почему-то не принял его. Мощным толчком, расколовшим пространство разума оглушительным взрывом, он вышвырнул его прочь. Что-то тянуло дух на запад, далеко на запад. Пустой, одинокий, отрешенно-безразличный, но безмерно страдающий Ерртор не стал сопротивляться. Он отдался, покорился, отпустил себя и полетел…
…Голубое… Голубое пламя вновь тянулось… Холод. Темная ледяная утроба мертвой матери. Забившийся в ее угол, замерзающий Амдебаф чувствовал смерть в приближающемся, плавящем снаружи толстый ледяной панцирь, голубом пламени. Маленький дракончик оскалился, зарычал, прижимаясь к стылым внутренностям… но пламя ворвалось, заполонило все и вся и… Он парил в голубом небе, старательно высматривая добычу в горном ущелье гор Нрады. Безмятежный небосвод, друг, брат, вдруг взревел остервенелой огненной лавиной и обрушился пульсирующими языками пламени на охотника. Нестерпимая боль пожрала послушные крылья, залила раскаленной голубой лавой разум, а душу вывернула на изнанку… Голубое пламя рокотало прощаньем… Как вдруг… Он сам стал голубым пламенем… Он был ею! Он был бриллиантовым браслетом на ее левой руке. Он чувствовал ее каждым нервом, он видел ее рубиновыми очами! Образы помчались лентой яростной боли, борьбы, надежды, любви… Лентой жизни Великой Нианны. Двухсотметровое чудовище, пожирающее жизни Иллуны, правильное белое лицо ухмыляющегося мага с пылающим рубиновым взором, отсекающее у прикованной к скале девы с голубой кожей руки и ноги. Радостные лица крылатого лысого зеленого богатыря Дрела и нежная улыбка певуньи Чари. Тайное творение каких-то невиданных существ, сотканных из мира Огня и шквалы взрывов и молний, разрывающие небеса над Сетимиэлем. Амдебаф вздрогнул всем естеством от выпущенной собственноручно чудовищной волны черного пламени, жадно поглотившей двух омерзительных километровых чудовищ вместе с озером Сетимиэля и гигантским ломтем Великого леса. Амдебаф видел, как его сняли с руки и оставили на каменном полу в оплетенной зеленью фосфоресцирующих растений пещере. Он видел, как голубой свет точеного девичьего стана покидает ее. Он чувствовал радость возрождения в этом же тайном месте и слышал магию резонанса открывшихся врат в Тироль Великих… Он…
